Ротмистр Максимов оглядывал себя в зеркало. Штатский костюм совершенно изменял его внешность. Это удовлетворило ротмистра. Он вышел в переднюю, надел меховое пальто, поднял каракулевый воротник, надвинул шапку по самые брови и покинул свою квартиру.
На улице при его выходе метнулся в сторону какой-то прохожий и перешел на другую сторону. У ротмистра чуть-чуть дрогнули удовлетворенно губы: охрана не спит, это хорошо!
Обходя кучки возбужденных людей, ротмистр спокойно и не спеша свернул за угол. Затем на каком-то углу остановился и что-то выждал. Ждал он недолго. Мимо него медленно и лениво проехал извозчик. Ротмистр махнул ему рукой. Извозчик натянул вожжи, остановился. И снова у ротмистра скользнула на губах короткая удовлетворенная улыбка. Извозчику он сказал несколько слов и влез в сани, укрывшись меховой полостью.
Извозчик погнал лошадь. Ротмистр зажмурился и почти скрыл все лицо в воротник. Теперь ротмистр был спокоен. Пусть гудит гудок, пусть собираются рабочие боевые дружины, пусть в городе растет смятение: он, ротмистр Максимов, сумеет добраться до эшелона графа Келлера-Загорянского как только тот подкатит к станции...
Сани легко ныряли и плыли по неметенным засугробленным улицам. Лошадь шла крепкой и уверенной рысью. Было тепло. Можно было спокойно думать. Ротмистру надо было обо многом подумать именно спокойно. Последние недели прошли для него очень томительно и беспокойно. Несколько раз он переживал самый обыкновенный, самый форменный страх. Об этом никто не должен никогда узнать! Но этого от себя не скроешь. Чорт возьми, были дни, когда ротмистру казалось, что все окончательно погибло. И не только потому, что губернатор был старой стоптанной туфлей, а генерал Синицын безмозглым дуралеем, и не потому, что военные и гражданские власти растерялись. Нет, совсем не поэтому. Ротмистр Максимов вдруг ясно, до ужаса ясно и прозорливо увидел, что рабочие выросли в большую силу и что эта сила способна все перевернуть вверх дном... И не один ротмистр Максимов. Засекреченный сотрудник, надежда и упование охранного, в эти дни разговорился с ротмистром и подтвердил его горестные выводы.
-- Вот вы как-то изволили, Сергей Евгеньевич, -- говорил сотрудник, пряча водянистые глаза, -- вы изволили говорить о том, что у революционеров появились люди, не один и не десятки, а сотни, много людей. Истинную правду вы тогда изволили установить. Но только не всю правду.
-- Как? -- удивленно поднял брови ротмистр.
-- Не всю правду в том смысле, что революционеры ныне обладают массами. А массы, как вы изволите понимать, сила большая!.. Бороться с массой...
-- Считаете невозможным? -- попробовал язвительностью скрыть свое беспокойство Максимов. -- Пассуете?
-- Боже избавь! -- поднял обе руки засекреченный сотрудник. -- Боже избавь, Сергей Евгеньевич! Бороться с массой надо. Даже, если бы и попытались отказаться от борьбы... Такова логика событий... Бороться, но вопрос -- с какими результатами?
-- То-есть?
-- То-есть, с победой, или с поражением...
Ротмистр Максимов строго оглядел засекреченного сотрудника, но встретил непереносимый взгляд водянистых глаз и опустил свои глаза. Ротмистр Максимов почувствовал себя маленьким и беспомощным...
-- Мне не нравятся ваши рассуждения... -- через силу выдавил он из себя.
-- Мне они самому тоже не нравятся... -- улыбнулся сотрудник. Улыбка была непонятная: не то насмехался этот человек и над Максимовым и над самим собою, не то грустил...
Тогда ротмистр Максимов по-настоящему понял и почувствовал, что такое страх...
Извозчик подвез Максимова к переулку, из которого можно было свернуть на площадь пред вокзалом. Ротмистр тронул кучерской кушак. Лошадь остановилась. Ротмистр вылез из саней и уверенно пошел вперед.
Вблизи мертво и притаенно высился вокзал. Там было тихо и безлюдно. Там было у ротмистра укромное местечко, куда надо было проскользнуть и где можно было притаиться.
Максимов закурил. Папироска вздрагивала в его пальцах. Она продолжала дрожать и тогда, когда он зажал ее в зубах. Ротмистру пришла в голову мысль, которая вот уже некоторое время преследовала его:
"Почему они не пытаются арестовать? Почему они оставляют на воле и губернатора, и чинов полиции, и полковника, и, наконец, его, ротмистра Максимова? Почему?.. Ведь в сущности вся сила на их стороне!.. Почему они не сделают налета на жандармское, на охранку?.. Странно... Неужели недодумались? Неужели трусят?.."
Папироска перестала вздрагивать.
"Я бы на их месте... -- продолжалось течение неотвязных мыслей. -- Я бы на их месте не мешкал... Я бы!.." -- Кулаки ротмистра крепко сжались. О, он знал бы, что делать в таких случаях.
Мимо ротмистра прошли торопливо две женщины. Он пытливо и тревожно поглядел на них и отвернулся. На мгновение ему показалось, что одна из них посмотрела на него слишком внимательно. Но они прошли дальше и все вокруг было тихо и спокойно. Максимов отбросил от себя окурок, поправил воротник и метнулся в сторону, туда, где был известный ему проход.
18
Еще накануне дружинники, привыкшие к Натансону и к его музыке, сказали ему, что вот скоро и не придется им слушать его замечательных песен и мелодий.
-- Попрощаемся мы, товарищ, с вами и скажем вам большое спасибо! -- заметили дружинники.
Бронислав Семенович промолчал и задумался. Он понимал, что враг, которого ждут со дня на день, как говорится, уже у порога и что дружинникам предстоят великие трудности и великие опасности. И, конечно, тут уж им не до музыки! Понятно, что придется уйти. Но как же это? Он вдруг почувствовал, что привязался к этим людям и к их делу. Он представил себе, что в те мгновенья, когда они станут подвергаться опасности, он будет сидеть у себя в комнате и вокруг него снова окажутся привычные вещи -- запыленный рояль, разбросанные ноты, грязные тарелки на столе, неубранная постель. И всё, что было в эти дни такое необычное, захватывающее: вот то, что его слушали с затаенным дыханием, что он сам понял какое-то свое настоящее место в жизни, -- все это станет вдруг прошлым... И Галина...
Натансон зажмурился и вздохнул, глубоко и горестно.
Утром, услышав громкий, протяжный, настойчивый гудок, он засуетился по комнате, ненужно разбросал вещи, поспешно оделся и побежал.
В железнодорожном собрании он застал большое оживление. Люди бегали из комнаты в комнату, носили оружие, торопливо разговаривали, на-ходу спрашивали друг у друга о чем-то и на-ходу же отвечали. Дружинники разбирали свое оружие и группами уходили куда-то. Бронислав Семенович столкнулся с Галей почти у самого входа. Девушка была тепло одета, через плечо у нее висела на ремне санитарная сумка, на поясе прицеплен был тяжелый кабур с наганом. Щеки девушки горели, глаза светились возбуждением и энергией. Заметив Натансона, она удивленно вскрикнула:
-- Бронислав Семенович? Вы зачем?..
Натансон сам не знал, зачем он сюда пришел, и поэтому молчал.
-- Ступайте, Бронислав Семенович, домой! -- наступала на него Галя. -- Ступайте!..
Домой? Нет, этого Натансон не ожидал. Его отправляют домой. Отправляют, как маленького, как неспособного к тому, к чему способны все эти люди и вот эта девушка?!
-- Я не пойду домой... -- совсем по-детски, нелепо и упрямо ответил он.
Галя пытливо вгляделась в него, что-то подметила на его растерянном лице, слабо, но ласково улыбнулась.
-- Ах, какой вы! -- покачала она головой. -- Да у вас ведь и оружия нет.
Бронислав Семенович вдруг расцвел. Он сразу стал и смелее и спокойнее.
-- А я достану себе что-нибудь... Ну, какой-нибудь пистолет или саблю... Как вы могли подумать, что я в такое время дома смогу усидеть?!. Я хочу быть вместе со всеми!..
Когда большая группа дружинников шла по направлению к депо, в первых рядах неловко, но бодро шагал высокий человек в широкополой шляпе, в пальто, которое было опоясано ремнем. Человек этот неловко нес винтовку. Лицо его было сосредоточенно, в глазах поблескивала радость.
Рядом с этим человеком легко и упруго шагала смеющаяся девушка.
19
Веселым военным лагерем раскинулись корпуса железнодорожного депо.
Тревожный гудок собрал сюда почти всех, на кого рассчитывали.
В небольшом пристрое, конторе главного мастера, устроились руководители, штаб. Оттуда вышли Антонов и Емельянов. Они прошли в главный корпус, отобрали десятка два дружинников, преимущественно дорожных рабочих, и пошли по путям на запад. Кроме ружей они вооружены были топорами, лопатами, ломами.
-- Хорошо бы на дрезине, -- огорченно заметил Антонов. -- Да ее куда-то загнали.
-- На дрезине, конечно, ловчее бы! -- согласились рабочие.
-- А то все-таки версты две туда да обратно...
-- Ничего! -- весело успокоил Емельянов. -- Зато согреемся!
Они шли разбирать путь. Надо было задержать поезд генерала, не допустить его до самой станции, остановить в таком месте, где солдатам трудно было бы развернуться.
Сергей Иванович об этом предупреждал уже несколько дней назад. Но надо было что-то передвинуть с соседнего разъезда и поэтому разборку пути откладывали со дня на день.
Рабочие шли веселые и довольные поручением, которое на них возложили. Вот они идут что-то делать, и не нужно больше томительно ждать, сидеть сложа руки.
На условленном месте люди рассыпались по полотну пути и каждый принялся за свое дело.
-- Будем разбирать в нескольких местах, -- приказал Антонов. -- Да так, товарищи, чтоб они сразу и не заметили, что путь попорчен!
-- Уж так все устроим, что генерал только ахнет! -- обещали весело рабочие.
-- Мы в этом деле специалисты! -- Ладим путь, значит, и попортить превосходно сумеем!..
С поручением справились быстро. Обратно шли с песнями. Но когда вернулись в депо, Антонова вызвал Сергей Иванович и показал ему прорвавшуюся с запада депешу. Антонов в сердцах сплюнул.
-- Ах, гад!
-- Понимаете, в чем дело? -- спросил Сергей Иванович. -- Он на каждой станции набирает в свой поезд заложников и поэтому чувствует себя в безопасности.
-- Четыре теплушки с арестованными! Человек двести!.. Что же делать? Ведь со своими не будешь же спускать поезд под откос?!.
В конторе было много народа. Дружинники молча прислушивались к разговору Старика с Антоновым. Сообщение было неожиданное и неприятное. Маневр командующего карательным отрядом лишал возможности что-нибудь предпринимать против поезда в пути. У кого же подымется рука устраивать крушение поезда, в котором везут столько товарищей?!
-- Ах, гад!.. -- сжимая кулаки, повторил Емельянов. -- Этак что же мы теперь станем делать?!. Тут их дожидаться?
-- Да, придется...
Сергей Иванович, Антонов, Лебедев, Трофимов и другие направились к выходу. Шагал рядом со Стариком, Лебедев вполголоса сказал:
-- Приходится ломать план. Надо бы собрать руководителей десятков и начальников дружин... Надо сообщить дружинникам!
-- Соберем! -- кивком головы согласился Сергей Иванович.
К депо подходили рабочие. Они были пестро и разнообразно вооружены. Иные несли винтовки, у других на поясах висели револьверы. Некоторые кроме револьверов имели даже казацкие шашки. Все они шли бодрые и возбужденные. Они столпились у дверей и пропустили в большой корпус Старика и его спутников. Оглядев их, Сергей Иванович мягко улыбнулся.
-- Идут и идут... -- поделился он с Лебедевым, входя в дверь. -- Как прибой!...
-- Оружия нехватает! -- подхватил Лебедев. -- Как только утром дали мы сигнал, так все время непрерывно подходят все новые и новые группы...
-- Рабочее войско!.. -- взволнованно сказал Антонов. -- Иные даже с пустыми руками приходят, а все не соглашаются уходить!.. Никакой паники!
-- А ты как думал? Рабочий струсит? -- ревниво поглядел на Антонова Трофимов. -- Рабочий, брат, никогда не сдаст... Было бы правильное направление!..
В большой мастерской было тесно. Люди сидели где попало и как попало. Многие курили и оттого воздух был сиз и дышать было трудно. Табачный дым нависал над головами и вздрагивал и колыхался от говора и криков. В этом говоре, в этих криках чувствовались бодрость и даже молодое веселье. Казалось, что никто не соображает, что предстоят трудности, что впереди, и очень скоро, может быть большая опасность. Казалось, что собравшиеся вот потолкуют, покурят, посмеются и наговорятся вдоволь -- и затем мирно и спокойно разойдутся по домам. Но как только в дверях появились Сергей Иванович и другие, в мастерской затихло. Оборвались разговоры, замер смех. Все повернули головы в сторону вошедших и выжидающе смотрели на них.
Сергей Иванович легонько толкнул Лебедева. Тот кивнул головой и стал пробираться на середину. Его предупредительно пропустили, очистили место на каком-то станке. Он легко взобрался на него. И без всякого призыва, без всякого предупреждения кругом стало тихо, как будто в мастерской не было ни одного человека...
-- Товарищи! -- сказал Лебедев негромко, но голос его отчетливо разнесся по всему залу. -- Мы получили сведения, что карательный отряд на каждой станции забирает заложников по спискам, заранее заготовленным местными жандармами. В поезде набрано уже около двухсот заложников. Наши намерения что-нибудь предпринять в пути против поезда, таким образом, отпадают. Вы сами понимаете, почему... Единственно, что мы еще сделаем, это станем препятствовать продвижению эшелона и для этого, где можно, будем разрушать путь, снимать рельсы и сбрасывать шпалы... Но это наверное задержит поезд ненадолго... Во всяком случае, в самом скором времени мы встретимся с врагом. Дело предстоит нешуточное. Это не то, что было два-три месяца назад. Тут вопрос идет о настоящей борьбе... Уверены ли вы все, товарищи, что готовы к ней?!
Лебедев еще не успел досказать последнего слова, как кругом взорвалось:
-- Готовы!.. Вполне!..
-- Все готовы!..
-- Понимаем!..
Сергей Иванович вытянул шею и прислушался к возгласам. Почти прижавшись к его уху ртом, Трофимов с гордостью крикнул:
-- Видали?! Вот оно, как по-рабочему, по-пролетарски!..
Сергей Иванович скосил глаза на печатника и ничего не сказал.
-- Во всяком случае, -- продолжал Лебедев, когда снова стало тихо, -- мы предлагаем тем товарищам, которые не чувствуют в себе силы вступить в борьбу с карательным отрядом, заблаговременно сдать оружие и уйти домой, в более безопасное место...
-- Не обижай, товарищ! -- прервал Лебедева густой голос. Высокий рабочий, взгромоздившийся на ящик с инструментами у стены, потрясал рукою и глаза его горели: -- Не обижай людей!.. Не дети и не в шуточки мы здесь шутить собрались!.. Понимаем, куда и зачем идем!..
-- Верно! Не обижай!.. -- снова закричали в толпе. -- Знаем и понимаем!..
-- Тогда все в порядке! -- просто и почти добродушно закончил Лебедев и слез со станка.
20
Все внимание, вся бдительность были устремлены на запад.
На западе, за широкими просторами тайги, за горами, за текущими на север реками, лежал Петербург, лежало сердце России. Там где-то многоцерковная и изменчивая и не всегда понятная Москва поражала неожиданностями. Оттуда приходили вести -- то опаляющие ликованием, то веющие холодом неудач и поражений. С запада двигался карательный отряд. С запада в эти дни надвигалась острая и неотвратимая опасность.
На востоке же оставались остатки разбитой армии. И казалось, что отсюда нечего было ждать -- ни хорошего, ни плохого. Порою проскакивали эшелоны с жаждущими поскорее попасть домой солдатами. Иногда на станции происходили встречи таких эшелонов. Солдатам раздавали прокламации, свежие газеты, солдаты охотно брали литературу, но поспешно лезли в свои теплушки, как только раздавался сигнал отхода поезда.
В жарких приготовлениях к столкновению с отрядом Келлера-Загорянского все, и в комитете, и в совете рабочих депутатов, и в штабе дружин, почти не думали о востоке и о том, что там происходит.
Поэтому странной телеграмме, которую недоумевающе приняли на правительственном телеграфе в день тревоги, в день, когда над городом плыл тревожный гудок, сразу даже и не поверили.
Телеграмма была короткая.
"Во избежании излишнего кровопролития предлагаю всем сложить оружие, приступить к работе, соблюдать порядок и спокойствие. Противном случае прибегну силе оружия вплоть до артиллерии. Генерал-майор Сидоров".
С телеграфа телеграмму передали в штаб. В штабе вспомнили:
Генерал-майор Сидоров -- командующий какой-то большой частью, которая действовала против японцев. Он как-то сумел удержать возле себя своих солдат и двигался с востока в полном боевом порядке. И то, что его часть ни разу за эти месяцы не вышла из повиновения, не предвещало ничего хорошего.
Лебедев, Антонов и Трофимов несколько раз перечитали эту коротенькую телеграмму.
-- Еще этого не хватало!.. -- схватился за голову Антонов. -- Значит, с двух сторон...
Лебедев смял листок, потом разгладил его и положил на стол.
-- Хуже всего, что ничего раньше не слышно было об этом... -- как-то виновато вспомнил он.
-- Откуда телеграмма-то? -- деловито спросил Трофимов.
Телеграмма была со станции, находящейся в двухстах верстах от города.
-- Значит, -- высчитал Трофимов, -- ходу ему часов шесть, не больше...
-- Нет, так скоро не попадет! -- поправил Антонов. -- Считай восемь, а то и все десять.
-- Шесть ли, десять ли часов -- один чорт! -- угрюмо заметил Лебедев. -- Попали мы, товарищи, в кольцо...
Трофимов поглядел на Лебедева, на Антонова, потемнел и отвернулся.
-- Что-ж, -- глухо произнес он, -- в кольце, так в кольце!.. Неужели прятаться будем?!
-- Собирается экстренное совещание, -- не глядя ему в глаза, успокоил его Лебедев. -- Чего мы будем раньше времени гадать!?
Антонов взял со стола телеграмму и поднес ее близко к глазам.
-- Да-а... -- протянул он, качая головой.
-- Что, да? -- вскинулся Трофимов.
-- Ничего... Любуюсь генеральской заботой о нас... Вишь, какой предупредительный: "во избежании лишнего кровопролития..." Нежная душа у его превосходительства...
