Натансон выписался из больницы. Холостой и одинокий, он нашел на своей квартире запустение и мерзостный неуют. Квартирные хозяева поздравили его с выздоровлением, поохали о том, что попал он ни за что ни про что в такую переделку и рассказали, что кой-кто из учеников заходил справиться о его здоровье.
На пианино, на нотах, на плюшевом диване лежали толстые слои пыли. Натансон брезгливо дотронулся до инструмента, поднял крышку, пробежал пальцами по клавишам. Руки слегка отвыкли от музыки. Это огорчило Натансона, но возвращаться к привычному было приятно. И Бронислав Семенович, удовлетворенно вздохнув, наладился продолжать свою прежнюю размеренную и скупую на внешние события жизнь.
В толстых стопках нот были и Чайковский, и Рахманинов, и Рубинштейн, и Шопен, и Лист. Тут было все, что могло многое сказать душе музыканта. И с пыльных потрепанных нотных листов старинные, но понятные иероглифы подсказывали инструменту сложнейшие, вдохновенные и потрясающие мелодии, которые оживали и наливались живою страстью под пальцами Бронислава Семеновича.
Бронислав Семенович жадно играл пьесу за пьесой и блаженно вздыхал.
Что ему было до совершавшегося за стенами его комнаты, вне мира потрясавших его звуков?!..
Но жизнь неотвязно шла за ним по пятам. Жизнь властно стучалась в его двери.
За игрою Бронислав Семенович не сразу расслышал, что кто-то стучит в дверь и спрашивает: "Можно?" Оторвавшись от пианино, Натансон, наконец, ответил:
-- Войдите! Можно, можно!..
Он ждал, что войдет кто-нибудь из его учеников. Но в дверях показалась Галя.
Галя оглядела Натансона, мельком скользнула взглядом по беспорядку в комнате и улыбнулась:
-- Здравствуйте, Бронислав Семенович! Пришла убедиться, что вы теперь совсем поправились!
Суетливо распихивая разбросанные вещи за шкаф, под стол, Натансон очистил место на диване.
-- Вот не ждал! Вот не ждал! -- с радостной растерянностью твердил он.
Галя рассмеялась.
-- Значит, я напрасно пришла? Вам это неприятно?
Натансон окончательно смутился и с отчаяньем посмотрел на девушку.
-- Галина Алексеевна! -- наконец, вымолвил он, прижав руки к груди. -- Галина Алексеевна!..
Успокоенный Галей, что она пошутила, Бронислав Семенович пришел в себя, усадил девушку на диван, сам устроился неподалеку. Галя еще раз оглядела комнату и, не глядя на Натансона, объяснила, что забежала она на минутку, что чувствует себя виноватой пред ним за то, что он попал в такую историю и что она очень, очень рада его окончательному выздоровлению.
-- А как ваша музыка? -- под конец спросила Галя. -- Все в порядке?
Натансон любовно посмотрел на свой старенький инструмент.
-- Да, все хорошо!..
-- А вы не сыграли бы мне что-нибудь? -- попросила девушка.
Сначала Бронислав Семенович отказывался. Какой он музыкант? Он преподаватель. Не ему концерты давать. И никакого удовольствия Галина Алексеевна от его игры вовсе не получит... Но отказывался он не совсем искренно. И в конце концов согласился.
Галя слушала внимательно. С первых же аккордов она поняла, что действительно Натансон не концертант, что он заурядный пианист. Но играл он с чувством, волнуясь, и волнение это заразило Галю. Она узнала венгерскую рапсодию Листа, пьесу, которая ей нравилась. Галя прижалась к стенке дивана, притихла, полузакрыла глаза...
Когда Бронислав Семенович сыграл несколько вещей и когда Галя поднялась и сказала, что ей пора уходить, Натансон снова стал беспомощным и робким. Нерешительно он попросил:
-- Посидите еще!
-- Мне некогда, -- объяснила Галя. -- Дела!
-- Какие же?
-- До вечера много разных мелких, а вечером на дежурство.
-- На дежурство? -- не понял Натансон. -- На какое? Вы служите где-нибудь?
-- Нет. Я сегодня дежурю в дружине. Пойду по городу. Я вас охраняю! -- засмеялась Галя.
Бронислав Семенович взволновался. Вот эта молоденькая, такая изящная девушка пойдет ночью по пустынным улицам города, где орудуют страшные грабители, неуловимые кошевочники? Это непостижимо!
Галя увидела, что Натансон пришел в ужас от ее рассказа, и покачала головой:
-- Чему ж вы тут удивляетесь? Во-первых, я не какая-нибудь кисейная барышня, а, во-вторых, теперь никто не имеет права стоять в стороне от того, что кругом происходит!.. И притом я теперь научилась хорошо стрелять из нагана. Вы знаете, я с двенадцати шагов попадаю в середину карты!
Она ушла, оставив Натансона смятенным и сбитым с толку. Комната его после ухода девушки показалась ему еще более неприглядной, пыли везде оказалось больше, чем он замечал раньше. Пыль и беспорядок неожиданно возмутили его. Он подошел к двери и жалобным голосом крикнул:
-- Софья Петровна! Что же у меня так и не убирают в комнате? Посмотрите какая грязь!
Равнодушный голос не сразу ответил из-за стены:
-- Прибрато было на той неделе... Мы убираем, Бронислав Семенович, по субботам! Не забывайте этого!..
-- По субботам!.. -- прошептал Бронислав Семенович и схватился за голову.
Что же это на самом деле!? Комнату, оказывается, убирают всего раз в неделю, изящные девушки учатся стрелять из револьверов, по улицам вечером страшно пройти, жизнь меняется невероятно, годы ползут. Вот ему уже перевалило за сорок. Фу, как нехорошо!.. А в общем что?.. Бронислав Семенович пробежался по комнате, остановился возле небольшого зеркальца и с обидой погляделся в него.
-- В общем худо... -- прошептал Бронислав Семенович, увидя в запыленном зеркале свое отражение: из зеркала хмуро вглядывался в него скучный, плохо побритый сорокатрехлетний мужчина. Нос у этого мужчины был длинный и тонкий, волосы небрежно закинуты назад, на щеках желтый румянец.
-- Худо! -- повторил Бронислав Семенович.
42
Пал Палыч с волнением развернул пахнущий типографской краской лист. Заголовок у новой газеты был боевой: "За родину и царя!" Печаталась она в губернской типографии. Какие-то неведомые Пал Палычу фамилии красовались там, где обычно стояли подписи редактора и издателя.
-- Вышли все-таки! -- огорченно воскликнул Пал Палыч. Секретарь редакции заглянул в другой номер, лежавший перед ним на столе. Секретарь усмехнулся.
-- Нельзя сказать, чтоб очень грамотно... Поглядите, они агентские телеграммы со всеми грамматическими ошибками ляпнули! Как получили с телеграфа, так и сдали в набор!
-- Д-да-а... -- протянул Пал Палыч. -- Грамотны, как дворники. Но газетку-то все-таки выпустили! Часть подписчиков и читателей, Василий Савельич, утянули!
-- Ерунда! -- тряхнул седыми лохмами секретарь. -- Лабазники и из обжорного ряда будут ее читать, эту, с позволения сказать, газету!..
Но это заявление секретаря не успокоило и не убедило Пал Палыча. Настроение у него было испорчено. Ну, на первых порах газетка будет неграмотной и даже может быть смешной, но что стоит ее хозяевам улучшить ее, поставить получше информацию, завести бойких фельетонистов? Ведь деньги у группы, которая издает газету, есть. Деньги им даст губернатор. Может быть, раскошелятся толстосумы. Лиха беда начало. Были до сего времени "Восточные Вести" единственной газетой в губернии, а теперь вот и конкурент появился. Правда, конкурент такой, с которым можно бороться. Но это будет стоить лишних усилий, лишней энергии, наконец, это потребует лишних денег. А бороться надо...
-- Что ж... -- вслух сказал Пал Палыч и приосанился. -- Поборемся!
-- Все конечно! -- одобрил секретарь. -- Поборемся и положим эту мелкоту на обе лопатки!..
Новую газету рассылали бесплатно имущим людям, ее раскладывали на столах в трактирах и чайных. Она красовалась на прилавках некоторых магазинов и была почти у всех мелочных лавочников. Ее щедро рассылали и разносили совершенно безвозмездно и без спросу многим обывателям.
Какой-то благообразный человек сунул ее Огородникову, когда тот возвращался с работы.
-- Почитай на досуге, добрый человек.
Огородников недоуменно взял газетку и развернул ее только придя домой. Название газеты сразу рассердило его. "Ишь! -- подумал он, -- за царя! Рабочий народ против него идет, а тут... Что это за листок такой?!"
Поздно вечером Самсонов долго и обстоятельно объяснял ему, что это за листок и кто его выпускает и ради чьих интересов и блага.
-- Видал, Силыч, что тут написано: социалисты это от антихриста, волнения производят жиды, а деньги на бунты дает англичанин!.. Здорово стараются!.. Это все, Силыч, самые злейшие враги рабочего класса стараются. Почувствовали, что дело плохо, ну и давай туман подпускать, легковерных поддевать на всякие выдумки подлые!..
-- Вряд ли рабочий человек поверит... -- вставил Огородников.
-- Конечно! -- уверенно подхватил семинарист. -- Какие-нибудь, может быть совсем темные... А сознательных не проберешь!..
-- Темноты много в народе...
Огородников повертел в руках газетку и бросил ее в угол. Там подобрали ненужный листок ребята и стали им играть.
На другой день, когда выдалась пригожая солнечная погода, ребята, кое-как закутанные в шали и отцовский пиджак, выбежали играть на улицу. С собой потащили они измятую газету. Они заигрались возле ворот и не заметили, как подошла к ним та тетя, которая когда-то приходила попроведать их и приносила гостинцы. Тетя остановилась, подозвала их к себе поближе, стала разглядывать, расспрашивать. Девочка потянулась к тете приветливо, а мальчик насупился и ничего не отвечал ей на расспросы.
-- У, какой ты бука! Разве ты меня не узнал?.. Ну, как отец, работает?
-- Работает... -- нехотя отозвался мальчик.
-- А это что же у вас за газетка? -- заинтересовалась тетя. -- Покажите?
Она взяла газету, расправила ее, увидела заголовок, удовлетворенно кивнула головой.
-- Отец читает? Очень хорошо.
Мальчик продолжал глядеть исподлобья, молча отодвинулся в сторону.
Женщина засмеялась:
-- Ай, звереныш какой!.. Вот ты паинька! -- она погладила девочку по плечу. -- Ты умница... Вот что, детки, скажите папе своему, что он молодчина. Я зайду к вам, гостинцев принесу, а папе вашему еще хороших газет...
Ребята остались одни, продолжая играть и скоро забыли о тете и о ее обещании.
43
С пачкой этой газеты вошел однажды, не постучавшись, к Матвею и Елене пристав, живший в одном с ними дворе.
-- Вот почитай-ка, Прохоров, газетку! Полезная и нравоучительная!.. Сам почитай и другим знакомым православным дай!
Матвей взял газеты и положил их на угловой столик под иконы. Пристав вытащил портсигар, закурил папироску.
-- Почитай, -- продолжал он назидательно и строго, -- в ей статейки пишут люди почтенные и можно сказать высокопоставленные... И еще советую тебе да жене твоей притти в воскресенье к обедне к спасо-преображению, там собрание состоится. Советую прямо и непременно!..
-- Надо будет сходить! -- сказал Матвей после ухода пристава. -- Там у них собирается черносотенный их союз. Копят силы!
В воскресенье Матвей отправился в церковь спаса-преображенья, старинный приют городского благочестия и ханжества. Елена осталась дома. В церкви было необычно много народу. Матвей протолкался поближе к середине и стал рассматривать собравшихся. Ближе к престолу и к "царским вратам" столпились почетные и уважаемые прихожане. Купцы, чиновники, степенные опрятные старики, франтоватые дамы. Среди них находился и полицеймейстер и несколько офицеров. Церковная служба уже подходила к концу, когда Матвей появился в церкви. На клиросе прогремели последние звуки хора. Священник провозгласил заключительные молитвы. Густые синие лоскутья ладанного дыма, колыхаясь, истаивали в вышине. Прихожане покашливали, сморкались, переговаривались. По всему видно было, что скоро откроется собрание.
Наконец, оно началось.
Тот же священник, который только что закончил богослужение, поднялся на кафедру и провозгласил:
-- Братие! Помолясь господу богу, приступим теперь к собеседованию! Великие смуты, ниспосланные на нас грешных в воздаяния нерадения к церкви, непочитания божеских законов и пренебрежения к установлениям власти, наполняют сердца верующих скорбью и воздыханиями... Кучки смутьянов, иноверцами и нехристями подбиваемых, волнуют младших братьев наших и подбивают их на богопротивные и противоправительственные действия. Нельзя, братие, равнодушно и бездейственно взирать на сии мерзостные деяния! Нельзя равнодушно и бездейственно взирать на то, как предается поруганию мать наша церковь и рушится все святое и исконнее на Руси!.. Как некогда славный сын родины Минин, призываем мы вас сплотиться в дни смуты вокруг защитников родины. И наш клич: за веру, за царя, за отечество!..
Матвей со скрытой усмешкой вслушивался в гладкую горячую речь священника. Поп знал своих слушателей и умел действовать на их чувства. Несколько старух уже прослезились. Кто-то громко вздохнул, кто-то горестно произнес: "о, господи!" Стоявшие близко около духовного оратора приосанились и переглядывались многозначительно и победоносно. Возле полицеймейстера Матвей заметил рыжего юркого полицейского чина. Матвей знал кто это: как-то товарищи показали его Матвею на улице и объяснили, что это пристав Мишин, организатор погромных банд. Сейчас Мишин видимо находится в большой фаворе у начальства, хотя на улицах показывался редко, побаиваясь мщения революционеров. Мишин почтительно, но настойчиво что-то нашептывал полицеймейстеру. Поп глянул в их сторону, слегка нахмурил брови и заговорил еще страстней и убедительней.
После попа взошел на кафедру незнакомый Матвею осанистый хорошо одетый господин. Соседи Матвея взволнованно зашептались:
-- Вот этот скажет!.. Да!
-- У губернатора запросто бывает... В Петербурге связи...
-- Тшш!.. Слушайте!.. Тише!
Новый оратор заговорил по-другому. Речь его, плавная и решительная, ничем не напоминала елейного и молитвенного слова попа. Словно командуя и повелевая, он бросал толпе указания и призывы. Он тоже говорил о смуте, но называл ее прямо революцией, а с революционерами предлагал повести решительную и беспощадную борьбу. Матвей насторожился. "Этот, -- подумал он, -- от слов, видать, легко может перейти к делу!"
Говорил этот оратор недолго и закончил предложением всем присутствующим записаться во вновь организуемый с пастырского и губернаторского благословения "союз святителя Иннокентия".
-- О задачах и идеях нашего союза вы можете подробно прочитать в последнем номере газеты "За родину и царя!". Приобрести этот номер можете, господа, при выходе, у свечного ящика. Там же и запись в союз...
К концу собрания Матвей пробрался поближе к выходу. Возле свечного ящика происходила давка. Церковный староста привычным движением совал верующим сложенные листы газеты и хватал пятаки, которые со звоном катились в раскрытую шкатулку. Торговля шла бойко. Но стол, за которым сидели трое и где происходила запись в союз, многие старались обойти мимо. Матвею даже показалось, что кой-кто оглядывался на стол и на сидящих за ним с некоторой опаской.
"Не очень-то разохотились под знамя "святителя Иннокентия" вступать!" -- внутренно усмехнулся Матвей и выбрался из церкви.
На улице было морозно. Ядреный ноябрьский мороз обхватил Матвея, ущипнул его за щеки, дохнул острым ветерком. Но на морозе после душной и чадной церкви было хорошо и Матвей смело вдохнул в себя бодрящий, хотя и обжигающий стужей воздух.
44
Третья полицейская часть считалась центральной частью города. Мишин был назначен сюда в прошлом году помощником и быстро выдвинулся за усердие и распорядительность. В октябрьские дни он лучше всех приставов и даже самого полицеймейстера сколотил группу погромщиков, которые совершали нападения на собрания и митинги и которые попытались разгромить железнодорожников. После манифеста Мишин ненадолго скрылся. Начальство, оберегая хорошего и верного служаку и подчиняясь негодованию и возмущению общества, упрятало куда-то Мишина и его нигде не видно было долгое время.
Полицеймейстер, передавая Мишину благодарность от высшего начальства за усиленную и самоотверженную борьбу с крамолой, дружески посоветовал:
-- Вы бы, Петр Евграфович, скрылись бы куда-нибудь на-время. Ну, вроде отпуска. Отдохнули бы, подлечились...
Мишин послушался совета и исчез из полиции. Несколько раз его встречали переодетым в штатское, узнавали. Однажды ему показалось, что двое пошли следом за ним. Он встревожился, ускользнул от преследователей. И потом рассказывал близким:
-- Охотятся за мной! Боюсь покушения...
Рыжие, тщательно подстриженные и подкрученные усы Мишина при этом вздрагивали, в глазах прятался страх.
И опять Мишин упрятался, убрался куда-то. И опять не стало его видно даже и переодетым.
Матвей слыхал о Мишине и о том, что он прячется и боится покушения. Поэтому открытое появление пристава в церкви удивило его. Было что-то вызывающее и наглое в том, что пристав вылез из своего потайника и красуется рядом с начальством, словно поддразнивая тех, кого совсем недавно так трусил.
Товарищи, которым Матвей сообщил о появлении Мишина в церкви на собрании черносотенного союза, тоже встревоженно удивились.
-- А ведь неспроста он, мерзавец, обнаглел!
Действительно, обнаглел он совсем не зря. Снова по Спасскому предместью зашныряли суетливые люди. Сюда толстыми пачками стали приносить и раздавать бесплатно газетку "За родину и царя". Здесь опять, как полтора месяца назад, начали происходить таинственные сходки и совещания.
Об одном таком совещании рассказал Огородникову его кум.
Кум пришел в гости трезвый и степенный.
-- Как живешь-можешь, Силыч? -- осведомился он по привычке. -- Здоров?
-- Здоров, Афанасий Иваныч! Нам что делается?! А ты как?
-- И у меня ничего, все благополучно... Вот роздых сегодня, дай, думаю, к куму зайду... Да вот еще... -- Афанасий Иванович чуточку замялся.
-- Чего еще? -- заинтересовался Огородников.
-- Опять, слышь, у нас там шепчутся да табунятся по углам. Газетки вот еще носить стали, даже без денег всем суют! А в газетках на счет бунтов да про жидов... Чего-то, слышь, Силыч, заводят. Не иначе, как сызнова бить будут...
-- Ну, навряд ли! -- возразил Огородников, озабоченно вслушиваясь в слова кума.
-- А я так думаю, что опять выйдет заварушка!.. -- настаивал Афанасий Иванович. -- Был я у соседей третьего дня, люди ничего, тихие будто, баба его пирогами на базаре торгует... Так в ту пору двое каких-то городских у них сидели да наших спасских сколько-то. Меня-то не побоялись да при мне беседу свою продолжали. Всего я не слыхал, а одно понял: подбивают на буйство народ!.. Насчет солдат городские толковали, что скоро, значит, солдат по домам отпустят и прекратится бунт солдатский, а тогда и с жидами и с забастовщиками расправиться можно будет!..
-- Скажи на милость! -- покрутил головою Огородников. -- Шевелятся!.. Не желают рабочему народу воли и хорошей жизни дать! Портют все! Ух, гады!
-- Я думаю, -- продолжал кум, -- зайду-ка я к Силычу, оповещу его. Сдается мне, что поопасаться тебе, кум, надо бы!..
-- А с чего же это?
-- Да с того, что еще говорили они на счет замечаний всех, кто там на митингах да на собраниях бывает. Берут, слышь, на заметку, а потом, мол, время придет, так и садить в тюрьму да всяко наказывать будут!..
Огородников растерянно взглянул на кума, нахмурился, но, что-то вспомнив, покачал головой:
-- Врут! Не удастся им это, Афанасий Иваныч. Народ дружно взялся. Куда им лезти!..
-- Может и так... -- недоверчиво согласился Афанасий Иванович. -- Все может статься!..
Вечером Огородников рассказал о словах кума Самсонову.
Семинарист уже знал о том, что черносотенцы в городе зашевелились.
-- Ничего, Силыч! -- беспечно успокоил он Огородникова. -- Мы им голову шибко высоко не дадим поднять!
-- Все-таки шевелятся... -- растерянно возразил Огородников. -- Значит, неспроста...
