1.
Когда Филька после перетряски в коммуне понял и убедился окончательно, что ни мать, ни его, ни Зинаиду не тронут, он снова пристал к трактористу и к ребятам-комсомольцам, чтоб его устроили на курсы. Но время было горячее, о курсах не думали, жгло и беспокоило сегодняшнее, трудовое, все, что от ранней зори до вечера наполняло жизнь коммуны. И Фильку загрузили работой так, что он целыми днями вместе с другими коммунарами -- полными работниками -- пропадал в поле.
Однажды у бригады, возле которой устроили Фильку, сломалась сеялка. Поломка была небольшая, пустяковая, стоило только заменить какой-то болтик, и все обошлось бы без простоя, но бригадир спохватился, что запасные части впопыхах были забыты в деревне. Коммунары, ругаясь и пылая раздражением, уселись покурить, бригадир смущенно стал чесать в затылке и неловко оправдываться, потом пришел в себя, рассвирепел и, заметив Фильку, яростно закричал на него:
-- Выводи коня! Скачи за болтами! Махом!
Филька не заставит повторять себе приказание, отстегнул лошадь, обладил на ней уздечку, ухватился за гриву за потную спину рыжухи, еле вскарабкался на нее и полетел вскачь.
Лошадь встряхивала его, и он взмахивал локтями, как крыльями. Пыль взрывалась из-под копыт, дорога плыла под лошадью зыбко и извилисто, как ручей.
До деревни Филька домчался очень скоро. Спрыгнув подле конторы, он привязал рыжуху к столбику крыльца. Счетовод, выглянув из окна на конский топот, узнал Фильку и наставительно сказал ему:
-- Ты зачем, шарлатан, коня загнал? Балуешься!..
-- Нет, дяденька, я по делу, -- запыхавшись, деловито возразил Филька. -- Меня за болтами погнали, к сеялке.
Получив болты, Филька отправился в обратный путь. Счетовод снова укоризненно и сердито наставил его:
-- Ты коня не гони. Не порти общественный инвентарь.
И Филька из деревни выехал медленно.
В полях было весело. Солнце разогрело землю, черные пашни жирно поблескивали, у обочин дороги зеленели травы, в придорожных кустах, осыпанных первою жидкою и хрупкою зеленью, посвистывали птицы. Филька вытянул шею и попробовал передразнить их:
-- Фи-иу! фьють! фьють!
Лошадь потряхивала головою и тянулась к траве, к ветвям деревьев. Кругом было пустынно, безлюдно. Филька ехал полями коммуны, на которых уже отсеялись несколько дней тому назад. У Фильки была в груди беспричинная радость. И безлюдье, простиравшееся вокруг него, не томило и не тревожило его.
Внезапно пустынность греющихся под солнцем полей и безлюдье дороги оборвалось. Впереди заклубилась пыль, и возник неожиданно грохот телеги. Из-за поворота дороги, из-за группы кустов, сторожко остановившихся на старой меже, вывернулась такая же, как и у Фильки, рыжая лошадь. Эта лошадь заржала, рыжуха под Филькой ответила ей. Телега остановилась на Филькином пути.
Мужик, ехавший, полуразвалясь, на телеге, натянул вожжи и сбоку оглядел внимательно рыжуху, а затем Фильку. Филька задергал повод и стал бить рыжуху босыми ногами в брюхо. Отметив для себя что-то и Фильке, мужик усмехнулся.
-- Стой-ка, паренек, ты откуда же будешь? -- спросил он.
Филька хмуро по-взрослому объяснил, кто он и куда едет, и сам вгвоздился в мужика вопросом:
-- А тебе что?
-- Мне ничего, -- шире усмехнулся мужик и потрогал толстыми пальцами пышную рыжую бороду. -- Ты, стало быть, из камуны. Живы вы еще? Не сперло вас, в камуне-то?
-- Пошто? -- недоуменно спросил. Филька. -- Пошто сопрет-то?
-- А как же, -- охотно ухватился за этот вопрос мужик, словно только его и дожидался. -- Сожрете все, что у людей отобрато, и станете с ручкой.... Сколько добрых мужиков по миру пустили, сколько хрестьян честных из-за вашей камуны горе нынче мыкает.
-- Я поеду, -- решил Филька, которому не понравился этот разговор, и тронул повод.
Мужик приподнялся на телеге и перестал улыбаться.
-- Ну, ну, ты не серчай, малый! -- по-иному, без насмешки заговорил он. -- Не серчай. Может, у меня дело к тебе есть.
-- Дело?
-- Ну, да. Постой.
Ворошок прошлогоднего сена, на котором устроился в телеге мужик, прикрывал какую-то кладь. Мужик порылся в сене и вытащил небольшой узелок.
-- Вот, -- он искоса взглянул на Фильку и стал медленно развязывать узелок. -- Вот тута у меня на дорогу бабой накладено. Калачи да, кажись, сало. Подзакусим. А?
Внимательно и заинтересованно следя за всеми движениями мужика, Филька удивился: какое же такое дело к нему у этого незнакомого дяди, который среди поля, на пустынной дороге угощать калачом и салом собирается?
-- Меня за делом послали, -- нерешительно сказал он. -- Строчно наказали. Для машины болты везу. А то работа остановилась. Мне некогда угощаться.
-- Чудачок, -- осклабился, сверкнув ровным рядом белых крепких зубов, успокоил его мужик. -- Дак это долго ли? подзакусить-то? А за закуской я тебе и об деле растолкую.
Калач был белый, поджаристый. Толстый кусок сала лежал на чистой тряпице так заманчиво. И калач, и сало так и тянули к себе Фильку. Он вздохнул, взглянул в ту сторону, где за широкой гладью полей остановилась невидимая отсюда бригада и ждет болтов для того, чтобы продолжать работу. И отвернулся.
-- Только ты, дядя, поскорее, -- напомнил он, слезая с лошади.
-- Скоро, скоро, -- кивнул головою мужик и пододвинул Фильке еду.
2.
-- Слышь, -- сказал осторожно мужик, когда Филька съел полкалача с изрядным ломтем вкусного сала, -- ты Ваську Оглоблина с вашей Балахни знаешь?
-- Знаю, -- кивнул головой Филька, стряхивая с колен крошки хлеба.
-- Знаешь, стало быть. Распрекрасно. Как он, ничего живет, не зачах в камуне?
Филька засмеялся:
-- Он теперя в новом доме в некипеловском живет. От камуны на деле поставленный. Пошто ему зачахнуть!
-- Хорошо. Это очень хорошо. Значит дышит мужик? -- собеседник Фильки загреб в пригорошню свою курчавую бороду и сосредоточенно прищурил глаза. -- Ну а как, никакого ему притеснения ни от кого?
Вопросы были непонятны Фильке, и он недоумевающе взглянул на мужика. Заметив это, мужик переменил тон.
-- Да что говорить. Какое ему может быть притеснение. Он в полном своем праве. Видать, крепко он да широко орудует? Обчеством, камуной этой самой, стало быть, оценен?.. Так... Хорошо... А ты, значит, для машины болты повез?
-- Повез! -- тряхнул головой Филька и потянул к себе за повод рыжуху, жадно выщипывавшую свежую зелень. -- Ждут меня тамока!
-- Подождут! -- усмехнулся мужик. -- Я, было, с тобой Ваське посылочку передать хотел. Кум он мне. Да коли ты торопишься, ну, ступай... Машины-то в поле ночуют?
-- На деревню увозим после работы.
-- И трахтор?
-- Трактор когды и на поле остается. Когды ребята ночуют там.
-- Так... Что ж, поезжай себе с богом. Раз у тебя порученье, ты его сполняй правильно... Стало быть, когды и на поле остается трахтор-то?
-- Когда и остается! -- подтвердил Филька.
Мужик снова угнездился на телеге, подмяв под себя охапку сена. Филька вскарабкался на рыжуху и зашлепал по ее бокам босыми ногами. Рыжуха неохотно тронулась с места, па прощанье коротко заржав. Лошадь мужика тоже заржала.
Филька погнал рысью к бригаде. Там его встретили бранью. Бригадир, выхватив у него мешок с болтами, стал отчаянно ругаться.
-- Тебя, чучело, только за смертью и посылать! Ты игде это пропадал эстолько время?!
Филька было стыдно признаться, что он проболтал с незнакомым мужиком, польстившись на калач и сало, и он промолчал об этой встрече.
Горячая, не терпящая промашки и промедления работа кипела вокруг. Работа эта закружила, замотала и Фильку. И он не надолго забыл и про мужика, и про его лошадь, и про его расспросы.
3.
Работа закружила коммунаров. Еле-еле занималась утренняя заря, ополоснув розово краешек неба, а уже возле конюшен, возле склада инвентаря копошились люди, собираясь в поле. И хриплые голоса глухо, словно в пустой, нетопленой избе рокотали на тихой и слепой улице. А когда солнце по-дневному, по-летнему созревало, выкатившись из-за зазубрин леса, в деревне становилось безлюдно и пустынно. Только старухи, няньчась с маленькими ребятишками, оставались в избах. Да два-три старика-сторожа, окарауливавшие амбар с семенами и кое-какое добро коммуны, бродили возле завалинок, в тени.
Праздные, ленивые собаки лежали у подворотен и изредка беспричинно лаяли или выходили на средину широкой улицы и останавливались неподвижно, чего-то ожидая, к чему-то прислушиваясь.
Над деревней, над улицами стояла тишина. И, казалось, не было такой силы, которая нарушила бы ее, разорвала и возмутила эту тишину.
Томительная тоска охватывала сторожей. Они сидели на солнцепеке и дремали. Они грезили о чем-то давнишнем, далеком. Вереница однообразных лет, согнувшая спины этих стариков и притупившая их глаза, выбрасывала теперь в этой невозмутимой дреме их тяжелый груз стариковских дум. Безмолвная и безлюдная деревня усыпляла. Солнце грело. Мысли плелись лениво, но назойливо.
Амбар с семенами стоял на самом въезде в деревню. Сторож уселся на высоком помосте возле дверей. Тяжелый ржавый замок крепко запирал широкую дверь.
Сторож время от времени отрывался от полузабытья, от ленивой дремы, видел этот замок. У сторожа на душе было спокойно и легко.
Над деревней, над амбаром, над сторожем плавала теплая тишина.
Внезапно ближе к амбару собаки, прервав свой полусон, насторожились. Одна из них поднялась, вытянула морду и медленно пошла вперед. По пыльной улице шла женщина. Она украдкой оглядывалась и, услышав собачий лай, остановилась. Сторож вгляделся в нее и равнодушно сказал:
-- Проходи, небойсь. Оны не кусучие.
Стариковый голос, видимо, застал женщину врасплох. Но, оправившись, она повернула и пошла к амбару, к сторожу.
-- Вот в Сухую Падь иду, к куме. Кума у меня тама хворает, -- болтливо объяснила она. -- С ребятам она, не управиться ей одной. Я и иду.
-- К куме? -- мотнул одобрительно головою сторож. -- Ну, или. Отчего своему человеку сроднику не помочь. Или, говорю.
Женщина не уходила. Она подошла ближе и опустилась на широкий помост рядом со сторожем.
-- У вас, видать, народ-то весь в поле?-- осторожно спросила она. -- Камуна у вас... Дружная?
-- Как когды, -- оживился старик, обрадовавшись собеседнику. -- Иное время ничего, а иное и штырются. Вишь, дело обчественное. Кабы свое, собсцвенное, так другой разговор. А обчее -- сама знаешь...
У женщины слегка вспыхнули глаза.
-- Известное дело, -- неопределенно сказала она.
Старик разговорился и стал рассказывать про порядки и непорядки в коммуне. Терпеливо и внимательно выслушав его, женщина мимоходом спросила:
-- Это, значит, ты, дедушка, амбар с чем охраняешь-то? С хлебом?
-- С семянам. Хлеб-то, почитай, весь приели. На пайке сидим. А тут семена. Остатные. Более половины всего припасу.
-- Ага! -- затрясла удовлетворенно головою женщина. -- Семена!
Поднявшись на ноги, женщина оправила юбку и приладила половчей маленькую котомку за плечами.
-- Пойду. Собаки-то не заедят?
-- Нег. Они ленивые. Ступай себе спокойно.
-- Ну, прощай. Значит, караулишь ты. А оружье-то у тебя какое?
-- Оружье? -- засмеялся старик. -- А вот посох. Он суковатый. Им как ожгу, так сразу дух наскрозь выйдет.
Женщина засмеялась. Глядя на нее, засмеялся и старик.
-- Супротив кого же тут оружие? -- не приглушая смеха, пояснил сторож. -- У нас спокойно.
Собаки лениво взлаяли, когда женщина, попрощавшись со стариком, пошла по деревне. У женщины лицо было спокойное, и шла она уверенно.
