Артем жил рядом с Василием. В некипеловском доме, в горницах, где десятилетиями наливалась раньше и пухла Устинья Гавриловна, кипела теперь балахонская вольница, звенели крикливые бабьи голоса, пищали ребятишки.
Вместе с васильевыми тонкошеими и остроносенькими девчонками, как и на Балахне, бегали здесь мальчишки Артема, лазили по крышам и выворачивали кирпичи из-под высокого крыльца с точеными столбами.
И вечерами, в свободное время, Василий сходился с Артемом где-нибудь на куче сваленых бревен или на низкой длинной лавке, устроенной еще Некипеловым под окнами, и вяло толковал о том, о сем.
В те дни, когда Василий закрутился с кормовыми делами, он перестал было встречаться с Артемом по вечерам. Но после беседы в столовой он ухватился за балахонцев. Ухватился за Артема. Он поймал его вечернею порою во дворе, увел в угол и крепко насел на него:
-- Ну, как же, Артем? Шуровать надо! Сказывал, перешерстить коих следует! Просмотреть народишко!?
-- Надо! Без отказу надо, Василий!
-- А как?
-- Как?.. -- Артем сморщил нос, словно собираясь чихнуть, -- об этом понимающих ребят допросить придется. Партейных.
-- Кто ж у нас из своих-то в партейных ходит? -- озабоченно стал соображать Василий. -- Петрован Михайловский, кажись, записывался, што ли?
-- Не один Петрован! -- напомнил Артем, -- многие подобные состоят... В ячейку стукнемся, там поспрошаем, про все разузнаем. Помощь дадут там.
-- Дадут? -- почему-то недоверчиво переспросил Василий.
-- Обязательно! -- упрямо и уверенно подтвердил Артем. -- Обязаны! На том сидят!
Партийная ячейка ютилась в пристрое возле сельсовета.
В ячейке Василий и Артем нашли почти всю партийную и комсомольскую головку в сборе. Красный огонек лампы сквозь закопченое стекло сеял тусклый и неверный свет. От красного огонька, от тусклого света тени по стенам шарились расплывчатые и широкие. В сумраке низкого помещения от этих теней казалось многолюдно, казалось, что комната переполнена людьми и что в ней некуда ступить новому человеку. Но Артем и Василий вошли сюда свободно, у стола на скамье нашлись для них места. И прежде чем сесть, Василий и Артем враз громко сказали:
-- Здравствуйте-ка!
-- Здорово!
На них оглянулись, и кто-то ответил:
-- Здравствуйте, здравствуйте!
Василий и Артем сели и стали тихо слушать и ждать.
За столом спорили. Коротко остриженный молодой парень тыкал пальцем в лежащую перед ним книжку и сердито кричал:
-- По директивам!
А перегнувшийся к нему через стол председатель коммуны Степан Петрович крутил головой и перекладывал из брезентовой сумки бумаги. Перекладывал их, равнял одну с другой, чтобы лежали ровно, невозмутимо твердил парню:
-- Да и я по директивам! У меня свои, брат, директивы!
-- Должен согласовать! -- сердился парень. -- Должен увязывать!
-- Я увязываю. Вот в протоколе...
-- А ты самовольством занимаешься! Знаешь, за это куда тебя потянуть следует?
-- Знаю. У меня все записано. Оформлено, брат...
-- Оформлено! -- бушевал парень. -- Протоколы! А протокол он твой -- что? Бумажка, да и все!
Степан Петрович хитро ухмыльнулся:
-- Выходит, товарищ Зайцев, что и директивы твои тоже вроде бумаги. Всего и делов!
-- Как так? -- опешил. -- То партейная директива, а то -- протокол. Не путай!
Василий придвинулся к Артему и тихо спросил:
-- Новый какой-то. Откуль?
-- Из города. Секлетарь поставленный.
-- Жучит Степана Петровича.
-- Стало-быть, заслужил!
Степан Петрович поглядел на них и тронул парня за плечо.
-- Вы, ребята, по какому делу? -- спросил Зайцев, поворачиваясь к Василию и Артему.
Артем всей грудью налег на стол и засверкал глазами.
-- Слышь? -- заторопился он. -- Слышь, дела какие выходят: желаем пересмотр образовать! Перешерстить!
-- Он пишется в середняках, -- вмешался Василий, боясь, что Артем не так объяснит, как надо, -- в середняках, а по размышлениям и поступкам он кулацкой породы!..
-- Об чем вы, ребята? -- насторожился Зайцев. -- Не ясно мне. Ясности не понимаю.
-- Ясность... -- Артем посмотрел на секретаря, на Степана Петровича, а потом, вздохнув, сказал Василию:
-- Валяй ты! Обсказывай.
-- Я сейчас... -- заторопился Василий. Он даже встал на ноги и начал скрести пальцами покрытый газетною бумагою стол.
-- Почему такое получается? -- покраснев от натуги и непривычки говорить перед внимательными и насторожившимися слушателями, заторопился он. -- Неправильно! Пошли мы в колхоз, в комуну, бьемся, что наладить обчую жизнь, а другие подсмеиваются и вредят!
-- Кто вредит?
-- А кто больше? кулаки!
Степан Петрович притянул к себе свои бумаги и положил их деловито в сумку.
-- Где ты, Василий, опять кулаков нашел? Бузишь!
-- Их искать не надо! -- опять выскочил Артем. -- Они округом понасели! Сколь хошь их округом осталось!
-- Буза! -- махнул рукою Степан Петрович. Но Зайцев остановил его:
-- Не мешай. Дай мужику высказаться. Не путай.
-- Не путай, это верно! -- обрадовался Василий поддержке со стороны Зайцева. -- Мне спутаться недолго. Не привыкший я докладать...
Красный огонек прыгал и дрожал за закоптелым стеклом. Тени на стенах подплясывали. За столом стало сразу тесно: все сдвинулись поближе к Василию и Артему.
-- Не умею докладать... Только скажу я вам, товарищи ячейка, что мы, беднота, балахонская мелкота да голытьба, еще своего полного голосу не имеем... Возьму я этот случай с Галкиным. Выходит, он, справедливо сказать, как собака на сене: ни себе, и другим. И с кем ни скажешь об этом, все за его заступаются! Вот ты, Степан Петрович!.. -- Василий повернулся к председателю. -- Вот ты меня сразу же отшил напрочь с этим делом. А потом в сельсовете этак же...
-- Какое дело? Какой случай с Галкиным? -- перебил Василия Зайцев.
-- Эх! -- огорчился Василий. -- Неладно все у меня выходит. Стало-быть, я тебе еще не обсказал об сене! Ну, вот...
Путаясь и сбиваясь, Василий, наконец, толком и подробно рассказал о том, как он принялся добывать корма для коммунального стада, и о том, какие пришлось ему в этом деле встретить препятствия. Подробней и многословней всего он поведал о столкновении своем с Галкиным.
Слушали Василия молча и внимательно. Зайцев изредка переспрашивал что-нибудь, но не сбивал Василия, а помогал ему распутывать свою речь. Степан Петрович усмехался.
6.
Через два дня после разговора в ячейке в коммуне состоялось собрание бедноты.
Об этом собрании в коммуне и по деревне вспыхнули горячие разговоры. Когда часть коммунаров и крестьян узнала, что на собрание созываются только бедняки и батраки и что середняков туда вовсе и не зовут, по избам, по углам покатились темные и острые догадки. Дошли разговоры эти, догадки эти и до Марьи. Она налаживала корм скотине и с грубоватой ласковостью отталкивала нетерпеливую буренку, когда одна из женщин нарочито громко и весело прокричала:
-- Ну, девки, бабы! беднячки да батрачки, налаживайтесь седни после паужина на сходку, на собранье!
Марья подняла голову.
-- Пошто же это не всех скликаешь? -- удивилась она. -- Не все разве в коммуне одинакие?
Сначала никто ничего не ответил ей. Но затем тот же звонкий бабий голос задорно прозвенел:
-- Значит, Марья, не совсем одинакие!
-- Ростом, али рожей не вышли? -- осердилась Марья и с досады толкнула корову. -- Али чем иным?!
-- Бедноту соединять будут, -- примирительно объяснила соседка Марьи. -- Василий да иные балахонские стараются.
Марья покрутила головой:
-- Обчее, мирское, может быть, дело, всюю камуну надо бы собирать, Ладно ли это -- одних в одну сторону, а других в другую?..
-- Видно, так надобно...
Марья понесла домой горячую обиду. По дороге она встретилась с такими же обойденными женщинами. Она посетовала, поохала, те тоже закручинились. В бабьих охах и ахах пошли предположения и догадки.
-- В камуне, слышьте, одних бедняков оставят! Тех, кои ничегошеньки с собою в мир, в обчий кошель, не принесли!
-- Середняков просто безо всего выгонят, да и конец!
-- Не может этого быть!
-- Нет, девоньки, может быть!.. Все, все может быть!..
Слушки, догадки и предположения поползли по избам. А на третий день собрание бедноты и батраков состоялось.
Собрались в избе-читальне. Был вечер, и опять тускло горела лампочка и тени беспорядочно шарились по стенам.
Василий с Артемом устроились у двери и пропускали на собрание с разбором, оглядывая каждого пришедшего.
-- Чтоб неподходящие какие не сунулись! -- весело объяснил Василий.
-- Одна чистая пролетария нонче на совет созвата! Безо всяких других которые! -- вторил ему Артем.
Коммунары сходились возбужденные и заинтересованные небывалым собранием.
Тени густели и липли дружнее к стенам. Говор крепчал. Изба-читальня наливалась людским шумом.
Когда народу набилось полное помещение, и часы-ходики сдвинули свои стрелки к девяти, на собрание пришли Зайцев и Степан Петрович. Василий протолкался к ним сквозь толпу и возбужденно сказал Зайцеву:
-- Зачинать надо! Полная собрания!
-- Сейчас откроем! -- согласился Зайцев. Был водворен порядок, и Зайцев, открывая собрание, объяснил, зачем оно созвано и чего должно добиваться:
-- Беднота у нас тут совсем не организована. Своих правов не знает, от руководства делом коммуны стоит далеко. Надо бедноте укрепиться. Партия, товарищи, в деревне опирается главным образом на батрачество и на бедноту! Середняков, конечно, обижать не полагается и нельзя, но впереди всех в деревне беднота да батраки должны итти. А у вас тут как?..
-- У нас тут обратное! -- выкрикнул кто-то от дверей. Василий, услышав беспорядок, выскочил и замахал руками:
-- Правильно! правильно!.. только -- шш! не перебивайте, ребята, товарища! Не орите без времени!
-- У вас тут обратно, -- мотнул головой Зайцев. -- И вот сегодня мы давайте начнем организоваться...
Зайцев долго и обстоятельно объяснял собранию, для чего и зачем бедноте и батракам следует организоваться и сплотиться. Слушали его сосредоточенно и внимательно. Слушали, соблюдая тишину, только изредка кто-нибудь не выдерживал и перебивал вопросом, и тогда выскакивал Василий, махал руками и шипел на нарушителя порядка:
-- Шш!.. шш!.. Помолчите, граждане ребята!..
После Зайцева сразу предложили собравшимся высказываться. И первым, немного поломавшись, выступил Артем.
-- Превеликое спасибо партейной ячейке, -- сказал он, полуобернувшись к Зайцеву, -- что она помочь дала собраться нам, этому сходу, собранию, значит. Получили мы этак, товарищи, нынче ход и давайте соединяться на дальнейшее!.. Не было, видать, до сей поры нам вниманья, ну, не понимали и мы сами своих окончательных правов. Теперь давайте об себе думать, об своих правах!..
-- Кто же тебя твоих правов решал? -- возмущенно выкрикнул Степан Петрович, сидевший за столом рядом с Зайцевым.
-- Не мешай говорить! -- одернул его Зайцев.
-- Кто, спрашиваешь, решал правов? -- уцепился Артем за выкрик Степана Петровича. -- А первее всего темнота наша и малограмотство! И кроме прочего -- вы, наши коноводы... Отчего вы нам раньше не растолковали насчет всего подобного?
-- Отчего? -- не выдержав, подскочил Василий, все время порывавшийся помочь Артему ярче и сильнее выразить его мысль.
-- Оттого, -- продолжал Артем, возбуждаясь своими словами, поощрительным выкриком Василия и напряженным вниманием собравшихся, -- оттого, что если взять тебя, к примеру, Степан Петрович, то ты сам из середняцкого круга, мурцовки ты никогда, как мы, не хлебал, и жисть у тебе происходила завсегда сытая и гладкая.
-- Ну, загнул!.. -- криво усмехнулся Степан Петрович. -- Ты еще меня в кулаки запиши! Валяй!
-- Об кулаке никто не говорит, в кулаках тебя, Степан Петрович, никто не считает. Что напрасно говорить! А душа все же у тебя не бедняцкая... Ты возьми любого из нас -- мы все на один фасон! У всех по единой рубахе, да и то по латанной-перелатанной...
-- Справедливо!.. Правильно!.. Истинная правда!.. -- ободрили Артема со всех концов.
-- Мы все на один фасон! Конешно! -- подожженный сочувствием и поддержкой собрания, повторил Артем. -- Мы один другого наскрозь видим... Вот послухай-ка Василия, дружка моего, товарища, об его приключении с сеном, значит, с Галкиным, заимощником...
-- Давай, Артем, я сам сказану!.. -- пылая нетерпением, вмешался Василий. -- Сам, брат, своелично бедняцкому собранию докладать стану!
-- Сам?.. -- приостановился Артем, словно прислушиваясь к своему чему-то, внутри себя. -- Ну, коли сам... Значит я кончаю, товарищи! Даю очередь Василию!
7.
Василий, стремительно расталкивая тесно сгрудившихся мужиков и баб, пробрался к столу. Василия подгоняло нетерпение. Его порывало говорить, высказаться. Сказать этим собравшимся, своим, знающим его издавна, сказать обо всем, что накопилось, что накипело. Ему казалось, что вот стоит только выйти и начать говорить, и он все скажет, и его будут слушать с жадным сочувствием и пониманием, его будут прерывать одобрительными возгласами, его станут хвалить. Но, очутившись перед сотней глаз, пытливо и выжидательно впившихся в него, он сразу обжегся смущеньем, он почувствовал, что во рту у него пересохло и слова стали поперек горла.
-- Говори! -- сказал ему подбадривающе Зайцев. -- Тебе дадено слово.
-- Товарищи! -- хрипло выдавил из себя Василий. -- Товарищи! Как, значит, взялся я за корма...
-- Ты смелей, Василий, -- крикнули от порога. -- Не робей!
Василий воспринял этот крик, как меткий и больной удар. Он поднес руку к подбородку, почесал редкую щетину бороды, проглотил с трудом слюну.
-- Не с привычки я, ребята... -- криво усмехнулся он и опасливо оглянулся по сторонам. -- Я не робею, а не с привычки, значит...
-- Шпарь, и все!
-- Ты не тяни, -- поглядел на него с усмешкой Степан Петрович. -- Засох у тебя язык-то, што ли?
Тогда Василия сразу прорвало. Обернувшись к Степану Петровичу, он почти угрожающе поднял руку.
-- Я не учен... Разговаривать-то где мне было обучаться? Ну, я как могу. И скажу об нашем бедняцком деле. И о сокрытии кулаков... Обо всем скажу!
-- Скажи! Скажи, Василий! -- сразу зашумели со всех сторон. И Василию от этого шума, от этих возгласов стало внезапно легко и удобно. Пришли слова, которых еще за минуту до этого трудно было отыскать, прошло смущенье, окреп голос.
Василий воодушевился и рассказал про свои мытарства. Он подробно и образно представил, как с ним разговаривал Степан Петрович, как приняли его в сельсовете. Он пояснил, кто такой, по его мнению, Галкин.
В избе-читальне стало жарко. Коммунары слушали Василия с тугим, упорным вниманием. У коммунаров раскраснелись лица. Задние надвинулись на тех, кто сидел впереди на лавках, и сдавили их. Кто-то тяжело сопел. Кто-то крякал, словно прочищая горло для крика. Зайцев, захватив двумя пальцами кончик уха, весь повернулся к Василию. Степан Петрович налег всей тяжестью своего тела на парусиновую сумку и хмуро усмехался.
-- Поэтому, товарищи бедняки и батраки, -- закончил Василий, -- желаем мы просмотр сделать середняков... Поскрести желаем их: не выскочит ли у кого кулацкая морда!.. Желаем перешерстить! До самого грунта! Вот!..
Слова Василия были покрыты ревом одобрения. Его выступление как бы прорвало плотину. К председательскому столу сразу подскочило несколько человек, рвавшихся высказаться и требовавших себе слова. Зайцев замахал на них руками:
-- Порядок! По порядку, товарищи!.. Нельзя сразу всем!
Порядок установить удалось не скоро. И когда шум немного утих, когда один за другим стали выходить к столу и высказываться коммунары, бедняки, которые никогда раньше ни на каких сходах и собраниях не разговаривали, когда почувствовалось, что что-то сдвинулось с мертвой точки, Степан Петрович сжал свою брезентовую сумку, широко раскрыл глаза и наклонился к Зайцеву:
-- Видал ты! Заговорили-то как!.. Откуль и берется?!
Зайцев досадливо сморщился и торопливо заметил:
-- Проморгал ты их! Не видал ранее-то... Вот и удивляешься теперь.
-- Ну и ну! -- сожмурил глаза Степан Петрович. -- Поди ж ты!..
