Силен был мороз на рассвете первого января, как впрочем, и всегда в эту пору в Нелькане. Низкое зимнее солнце, едва пробиваясь сквозь морозную дымку и дымы труб, зависло над скованной крепким льдом заснеженной Маей. В просторном доме Протодьконовых было прохладно. Печей, по случаю праздника, еще не топили. Накинув на китель меховую душегрейку, Анатолий Николаевич сидел за большим округлым столом, стоящим посреди залы. Он задумчиво смотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги. Затем, собравшись с мыслями, решительно обмакнув перо в чернильницу, размашистым неровным почерком вывел:
ПРИКАЗ СИБИРСКОЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ ДРУЖИНЕ
с. Нелькан 1 января 1923 г.
Добровольцы Сибирской Дружины!
Приняв на себя тяжелый труд служения делу народному, наступающий Новый год встречаем мы в чрезвычайно трудных условиях. В холодном, глухом и суровом краю, вдали от родных, близких людей стоим перед неизвестностью будущего…
Написав начало воззвания, он встал и подошел к окну. Чуть привставшее солнце уже золотило купола стоящей напротив Благовещения Божьей матери церкви. Послепразничное новогоднее утро и лютый мороз опустошили единственную в селе улицу. Анатолий Николаевич глядел на пустующую маленькую площадь перед церковью и вспоминал далекий предалекий шумный Харбин. Мысли унесли его в этот большой русско-китайский город, к двухэтажному деревянному домику, стоящему почти в самом центре города, где в съемной квартире, на втором этаже, ждала его жена Нина и сыновья; Лавр и Всеволод. От сих воспоминаний защемило в груди генерал-лейтенанта и он, поднеся правую руку к груди, негромко позвал адъютанта: - Емельян!
Верный Анянов, как будто ждавший вызова генерала, сиюминутно появился в зале.
- Послушай братец, сгоношил бы ты мне чайку погорячей. Холодно.
- Сделаем, Анатолий Николаевич! И печи сейчас затопим.– весело ответил ординарец и бесшумно исчез за дверью.
В ожидании чая генерал зашагал по комнате. Остановившись в красном углу, слабо освещаемом лампадкой, он замер, глядя на потемневшие от времени иконы. Вглядываясь в печальный лик богоматери, он прошептал: - Матушка, заступница, царица небесная! Защити, как защищала ты единственного сына своего, от всех напастей моих людей, коих привел я в землю эту на правое дело. Не дай сгинуть им в этом суровом краю. Возврати их матерям и женам и детям их живыми и здоровыми.
Генерал широко перекрестился, поклонился в пояс и решительно вернулся к столу. Внимательно перечитав написанные строки, он быстро, словно боясь потерять мысль, принялся писать:
Страдания русского народа достигли пределов: по всей стране царствует злоба, зависть, вражда, кошмарный голод охватил целые области. Черные тучи ненависти и рабства нависли над прекрасной Родиной нашей.то сталось с могучим и сильным Русским народом? В погоне за личными выгодами, за легкой наживою, темные русские люди, забывшие Бога и христианскую Веру свою, пошли за кучкою сознательных предателей и авантюристов, бросивших лозунг “грабь награбленное!”.
Сначала грабили богатых, а потом стали грабить и убивать друг друга. Из города вражда перекинулась в деревню и скоро не стало уголка Русской земли, где бы не было убийства, насилий, грабежей. Озверел народ, помутилась земля от края до края. Рекой полилась братская кровь и течет по настоящее время. Что создавалось веками — разрушено в четыре года. Россия обратилась в нищую страну, на родине люди голодают, вымирают тысячами, а кто и убежал за границу — живет там бесправным рабом. Иностранцы на русского беженца смотрят с насмешкой и презрением.
Где же выход, откуда ждать спасения? Неужели погиб и не встанет русский народ? Нет, не может погибнуть Русский народ! Бывали не легче времена в истории нашего народа. Бывали времена великих смут и потрясений, из которых, казалось, не могла выйти Россия. Но как только народным страданиям наступал предел, находились сильные духом Русские люди, которые, отрешившись от своих выгод, шли спасать свою Родину, создавались непобедимые Дружины народных ополчений, которые изгоняли врагов с Русской земли. Освобожденный народ общими усилиями создавал порядок и власть и, Россия, сильная и великая возрождалась на радость сынов своих и на страх врагам.
- Анатолий Николаевич! Самовар поспел. – прервал его мысли ординарец. Он стоял на пороге комнаты, держа в руках дымящийся самовар.
- Поставь его там.
Генерал неопределенно махнул рукой в сторону.
- Потом, потом… - произнес он и, помолчав, добавил: - Некогда.
Недоумевающий ординарец, пожав плечами, вышел из комнаты. Захваченный своими мыслями, не отрываясь от написанного, генерал торопливо продолжил:
Так и теперь. Красная власть коммунистов захватила всю Россию и на развалинах ее, раздавив народ, празднует свою кровавую победу.
Но вот в глухом, далеком, суровом краю, на берегах Великого океана, Вы, малая числом, но великая любовью к Родине — горсточка Русских людей — Сибирская Дружина подняли знамя священной борьбы за свободу и счастье народа.
Наше бело-зеленое знамя — символ чистоты, надежды и новой жизни, знак снегов и лесов сибирских, вновь развевается в родной Сибири. Кругом нас красная власть. Но кругом нас и стонущие под игом этой власти русские люди, которые ждут нас. Мы еще далеко, а слух о движении нашей Дружины за сотни верст идет впереди нас. И вот при одних слухах о нашем движении организуется население, присылает приветствие. Никому неизвестные, простые люди, крестьяне-солдаты собирают отряды. Пробуждается сознание народное — и в этом залог победы.
Не иностранные капиталы и армии, не союзные дипломаты спасут Россию. Россию спасет сам Русский народ. В страданиях и невзгодах очистится Родина наша и явится миру свободной и великой.
Братья! Нас малая горсточка, но горсточка эта может принести великую пользу. Немного дрожжей кладет хозяйка в тесто, а оно вздымается. Так и наша Дружина, придя к народу, слившись с ним, несет ему освобождение. Она обрастает народными отрядами и может обратиться в сильное, непобедимое народное ополчение.
Мы идем с чистым сердцем, протягиваем руку всем, любящим свой народ. Мы всех зовем в свои ряды.
Ни ненависти, ни мести, ни расстрелов не несем мы. Мы хотим утвердить народную власть, которая одна лишь может вывести Родину на путь возрождения.
Не раз говорил, повторяю и теперь: много бед и невзгод будет впереди, может и гибель нас ждет. Но мы стоим на верном пути, и если мы погибнем, найдутся другие люди, сильные духом — они довершат наше дело.
В этот день Нового года, в дни наступающих праздников Рождества Христова, помолимся о спасении Родины нашей. Пусть и для нее родится Христос и принесет с собой в этом году
освобождение всем угнетенным, измученным, страдающим. Дадим же братскую руку друг другу, сомкнем свои ряды и смело пойдем вперед на Родину.
Для закрепления сплоченности в рядах Сибирской Добровольческой Дружины, для большей спайки всех чинов ее, приказываю с 1 января 1923 года всем чинам Дружины звать друг друга брат, как вне службы, так и на службе и в строю. Например, “брат генерал”, “брат полковник”, “брат доброволец”,
С Новым годом, братья!
Анатолий Николаевич закончив писать, еще раз перечитал написанный им приказ и, кликнув ординарца, дописал:
- Приказ этот прочесть во всех частях Дружины.
Командующий Дружиной
Генерал-лейтенант Пепеляев.
- Звали Анатолий Николаевич?
- Звал братец, звал. Ты вот, что. Передай сей приказ начальнику Генерального Штаба, полковнику Леонову.
- Слушаюсь. А чай то пить будете?
- Буду Емельян. Вот теперь буду. Неси.
Короток северный зимний день. Стремительно по пологой кривой скользит солнце. Казалось, вот только взошло оно над скованной льдом Маей, как смотришь, уже скрывается за дальними невысокими Маймаканскими сопками. К четырем часам по полудню назначено совещание командующего Дружины с командирами подразделений, а до того часу, пока есть время, генерал решил привести в порядок свой походный дневник и написать письмо жене. Достав толстую, в добротном коленкоровом переплете тетрадь, он принялся перелистывать страницы. Походный дневник был новым. Те – старые дневники, времен первой мировой и его службы под командованием Колчака, остались в далеком Харбине у Нины. Страниц с записями пока немного этой тетради, и кто знает, когда и какими событиями окончится она. Читая и одновременно исправляя в дневнике допущенные неточности, он и не заметил, как быстро прошло время. Каждая запись, каждая страничка пробуждала в памяти те, события, что казалось, произошли совсем недавно. Читая, и вновь переживая те самые, уже канувшие в лета дни, Анатолий Николаевич все больше убеждался в необходимости вести дневник.
Вот самая первая запись:
27 ноября.
Сомнения мучают меня. Как один остаюсь - самые мрачные думы начинают осаждать. Личной жизнью не живу. Всецело отдался вновь делу борьбы с коммунизмом Прав ли я - веду людей вновь на страдания и многих на смерть. Опять кровь... Во имя чего... Неужели только для того, чтобы одну кучку ничтожных людей именуемых себя властью где-нибудь в Якутске или Сибири заменить другой? А страдания борцов слишком суровы... Измучился я сомнениями. Молюсь богу, говорю: Господи научи меня помнить благо народное, укажи путь доброго служения родине. Укажи мне правду, дай сил твердо идти по пути добра и счастья народного. Если коммунисты правы, почему же народ восстает, неужели он душой не примет правды. Ведь уже всем известно, что при коммунистах голод, при них невозможно хозяйство, они жестоки, правят железом и кровью, при них все время идет кровавая борьба и народ вымирает, разрушаются все нравственные устои русского быта: вера, семья, родина. Вот и здесь в Якутской области народ разбежался в леса, образовал отряды и нападает на деревни, занятые красными. И так опять война. Как надоело это. Брат на брата... Но где же, где же выход! Чего я хочу, чего ищу? Для себя, видит бог, ничего не ищу я, ни славы, ни богатства мне не нужно. По совести скажу, я презираю, я это... не военный человек, в душе, хотя всю жизнь, с женой, с детьми - хозяйство небольшое в деревне, работа.
Как хочется этого счастья, к нему я стремился всю жизнь. Мои политические убеждения не знаю. Я не партийный. Даже не знаю, правый или левый. Я хочу добра и счастья народу, хочу, чтобы
- 150 -
русский народ был добрый, мирный, но сильный и могучий народ. Я верю в бога. Верю в призванье России. Верю в святыни русские, в святых и угодников. Мне нравится величие русских царей и мощь России. Я ненавижу рутину, бюрократизм, крепостничество, помещиков и людей, примазавшихся к
революции, либералов. Ненавижу штабы, генштабы, ревкомы и проч. Не люблю веселье, легкомысленность, соединение служения делу с угодничеством лицам и с личными стремлениями.
Не люблю буржуев вообще. Какого полит-устройства хочу? Не знаю. Все равно пусть будет монархия, но без помещиков, рутины примазавшихся выскочек и с народом. Республика мне
нравится, но не выношу господство буржуазии. Меня гнетет неправда, ложь, неравенство. Хочется встать на защиту слабых, угнетенных. Противна месть, жестокость. Хочется принести прощение
обид, мир, богатство. Господи, научи меня делать побольше добра, страшно мучаюсь и за семью до слез. В особенности ночью... Гнетет меня неизвестность, прав ли я, что оставил семью... Господи прости меня. Успокой. Тебе, господи всемогущий и милостивый вручаю семью мою. Ты знаешь мои мечты, желанья. Сохрани семью мою, не допусти до плохого. Пошли нам навстречу радостную, счастье.
30 ноября.
Господи, не допусти меня до отчаяния. Дай исцеление души моей.
1 декабря.
Как-то лучше на душе сегодня, - легче немного. Мысли начинают приходить в порядок. Что значит вера. Господи, какая это милость и утешение людям. Я верю в промысел божий. По его божественному промыслу необходимо и мне испить эту чашу страданий душевных. Много, много сомнений вызвало настоящее наше положение. Предстоящий суровый поход, плохая одежда, безумно плохое питание, немногочисленность отряда. Я сам иногда впадал в уныние. Видимо, воля бога, что так он сделал, что мы пошли, пусть будет его воля над нами. И легче станет, нет уныния, бодрость.
Второе. Семья. Нестерпимо мучаюсь, вот именно сжигают мрачные мысли сердце мое. И без бога, без веры это ужасно, а когда помолишься, так легче станет. Так хочется простить забыть. Да и все кроме чистой любви кажется такой милостью. Господи, господи будь милостив к нам грешным, не оставляй нас, Иисусе Христе, ты сын бога живого, верю тебе, хочу еще больше верить, помоги, помоги мне. Ты творил чудеса, воскрешая мертвых.
12 декабря
Еду из Аяна в Нелькан. Тайга, холод. Огромные пространства. Едем по 6-8 часов в день. Ночью в палатке. Сегодня особенно было тяжело. Мигрень. Мучительные мысли, все о том же без конца - никогда, никогда, никогда не оставляют меня. Даже ночью. Почти лишился сна. Просыпаюсь в 3 часа ночи и уже не могу спать. Иногда совсем не хочется спать. Может это малодушие, молодость или я чересчур придаю значения. Утрачен идеал, чистота жизни, правда, свято хранимая. Вчера было особенно сильное желание прямо покончить с собой. Так ясно представлял, чувствовал даже приход к иной жизни. Но это великий грех перед богом. А я верю. Кто знает, может быть - нужно жить. А родина, а семья любимая. Да будет Господи воля твоя. Помоги боже.
Анатолий Николаевич прочел эту запись и задумался. Да, тот переход был тяжел, но тот первый сентябрьский переход был много труднее. И от его исхода зависело очень многое. Немногочисленный, всего в триста штыков, гарнизон красноармейцев в Нелькане ничего не знал о высадке Добровольческой дружины в Аянском порту. Внезапный захват его предоставлял прекрасную возможность для продвижения на Якутск, а две баржи, стоящие у причалов Нелькана, могли доставить Дружину до устья Маи к Алдану еще до начала ледостава. Кроме того: винтовки и пулеметы, и самое главное – то, чего не было ни у авангардного отряда, ни у дружины в целом – необходимого запаса продовольствия. Тогда, в начале сентября, не дожидаясь прихода в порт Аян парохода «Томск», на котором с остававшейся частью дружины, под командованием Вишневского
должна была прибыть основная часть оружия и значительный запас продовольствия, он принял решение незамедлительно идти на Нелькан. Переход в осеннюю распутицу по Аяно – Якутскому тракту был чрезвычайно сложен. Местные жители уговаривали подождать хотя бы до середины ноября, до той поры, когда замерзнут реки и станут мари. Но ждать было нельзя, слишком велика была цель и важна поставленная
задача. Поэтому уже 6 сентября 1922 года, он вывел свой отряд, состоящий из четырехсот восьмидесяти добровольцев и местных партизан на двухсотверстный тракт. Пеший переход через
горный хребет Джугджур, где ветра в эту пору достигают ураганной силы, а морозы, доходящие по ночам, почти до двадцати градусов, делали переход через него практически невозможным. Кроме того, хоть и небольшая, но вся в ледяных заберегах и ранних заторах река Челасин, петляющая вдоль тракта, замедляла и без того не легкое продвижение отряда.
Коварные каменные осыпи, незамерзшие мари, а главное недостаток походных палаток и недостаточное количество провианта делали этот поход чрезвычайно сложным. И все же.
27 сентября, скрытно подойдя к Нелькану и обойдя его двумя верстами западнее, первый батальон вплавь на подручных средствах, преодолел еще не замерзшую реку Мая и без боя ворвался в село со стороны реки Чуйки.
Заранее предупрежденные предателями перебежчиками: подпоручиком Бернгардом Наха и добровольцем Алексеем Вычужаниновым, очевидно завербованными большевиками еще во Владивостоке, красноармейцы, под командованием Исая Карпеля, еще утром, погрузив на баржи оружие и продовольствие, ушли вниз по течению к устью реки Мая на Петропавловск. И этот, столь опасный переход, оказался неудачным. Теперь его отряд ожидала вынужденная голодная стоянка. Небольшое, в тридцать домов село, было не в состоянии прокормить почти пятьсот дружинников. Оставив вместо себя полковника Рейнгарда, он с небольшой группой в десять человек, отправился в обратный путь в Аян, за продовольствием. В середине октября, а точнее 15 числа, он приехал в Аян, и уже 1 ноября с небольшой партией добровольцев, захватив с собой начальника осведомительского отдела Грачева, отправился обратно в Нелькан. И этот переход также был труден. Тяжело вьюченные олени, собранные Куликовским и Поповым у местных тунгусов, падали выбивались из сил на заснеженном перевале. Только 19 ноября, измученный тяжелым переходом отряд, прибыл в Нелькан, привезя с собой продукты.
Пепеляев встал из-за стола и прошелся по комнате. Затем подошел к этажерке и, взяв в руки фотографию Нины, долго смотрел на нее. Вглядываясь в милые глаза, ее он тихо, почти беззвучно прошептал: - Милая, милая моя Нина. Если бы ты знала, как тяжело мне сейчас. Сомнения мучают меня: прав ли я в том, что привел сюда людей, поверивших мне. Привел их за собой в край сурового белого безмолвия, сам не имея достаточной веры. Как, как мне не хватает тебя моя Нина. Как хотел бы я услышать от тебя твой дельный, практичный совет, дорогая моя благоразумная женушка.
Анатолий Николаевич вздохнул, любовно провел широкой ладонью по фотографии и поставил ее на место. Затем, вернувшись к столу, взял в руки тетрадь.
14 декабря.
В частых раздумьях о целях борьбы, вот, мне кажется, я пришел к выводу, за что борюсь я:
1. Интернационализму нужно противопоставить Родину, чувство патриотизма, но без шовинизма.
2. Безбожию - горячую веру в бога и его промысел и
3. партийной власти коммунистов - власть всего народа - Учредительное собрание. Земский собор. - Воскреснет старое, русское...
28 декабря
Нелькан. Радио восстановлено нами в Аяне. Первая новость. Владивосток пал. В Приморье хозяйничают красные. Реквизируют ценности церквей, собирают продналоги. Теперь одни мы остались, затерявшись в бесконечных пространствах Якутской тайги. Одни, совсем одни. Холодно - Мысль усиленно работает, ищет выхода. Описал приказ по Дружине: ответ к комиссарам и обращение к своим добровольцам. Пишу - для нас один путь на Родину. Ум мой отказывается обосновывать цели, способы борьбы - так это все прожил. Живу лишь горячей верой, что господь послал нас сюда. Эта горячая вера спасет от отчаяния, и она только дает силы. Что будет? Кругом энергия, борьба с суровой природой, зимой 40° - без крыши, без дома, люди идут за мили, сотни
верст. И добры, решительны. Все местные люди действительно удивлены. Мы ничего подобного не видели. Это не в силах человеческих перенести - иной раз не ели по 8 дней, варили кожу с
собственной обуви. Может, ты боже Спаситель наш дашь нам сил. Ты, господи, помоги, спаси Россию, народ русский, веру. Боже, я твой раб. Тебе верю - прости, помоги, ты - жизнь моя.
Вспомнив вчерашний день, сделал небольшую запись:
31 декабря
Вчера угорел в бане. Сильно болела голова, так и спать лег, рано в 9 часов. Проспал до 2-х часов и больше не мог заснуть. Как и всегда думы нахлынули. И вот думал о всем, о жизни, о страданиях, начал опять страдать и все о них же - несбыточных мечтах. Но вдруг все это как-то далеким стало: Страсти все, мечты, желанья отошли куда-то далеко, далеко. Однако стало понятно, я должен умереть рано или поздно, все равно все неизбежно. Мне вдруг так как-то жалко всех стало и Нину и детей своих. Так захотелось простить всех - а чувства, которыми живет человек так показались жалкими, любовь сея, непостоянством, эгоизм, слава, почести, гордость, богатство, власти даже
покой - как все это ничтожно. И вдруг забрезжил свет духовный. Лишь ты, Господи - источник истинной жизни. Понемногу понятно становится мне: Господи, да будет воля твоя. Молюсь, молюсь - мне ничего не надо в жизни. Молюсь за семью. О их счастьи, лучшем какое только возможно на земле. Тебе, боже всесильный, всеблагий. Тебе, матерь божия вручаю семью свою. Молю о счастьи ее, если можно мирную жизнь правдивую, полную искренности, любви пошли. Еще это в жизни осталось для меня и молю - прости и помоги по благости моей. Ну, а если - меня. Да будет воля твоя. Господи.
Затем встал, широкими шагами прошелся по комнате, и издали, глянув на фотографию жены, вернулся к столу и решительно дописал:
P.S.: Сибирь будет свободной.
Незаметно сгустившиеся сумерки вынудили генерала оторваться от дневника. Он запалил большую семилинейную керосиновую лампу и поглядел на часы. Было без четверти четыре, когда без стука, распахнулась дверь и в комнату вошел генерал – майор Вишневский. Завидев его, Анатолий Николаевич улыбнувшись, сказал:
- Входи, входи Евгений Кондратьевич! Очень хорошо, что ты пришел пораньше. Знаешь, я хотел бы побеседовать с тобой наедине о наших дальнейших действиях. Ранее я уже сообщал командирам подразделений о том, что пал наш последний бастион на Дальнем востоке – Владивосток. Перспектива ведения боевых действий против Красной Армии, здесь в Якутии весьма призрачна. Сегодня на нашем совещании нам всем предстоит решить наше будущее. Либо возвращаться назад в Аян, и ждать начала навигации, либо совершить большой зимний марш-бросок на север к Якутску. Если хочешь знать мое мнение, то я скажу тебе Евгений Кондратьевич, что я сейчас не вижу перспектив для этого похода.
Что ты думаешь об этом?
- Анатолий Николаевич! Мне понятны твои сомнения, но пойми меня правильно. Что нас ожидает при возврате в Аян? Ожидание навигации, но и с ее приходом у Дружины минимум шансов зафрахтовать хоть какой нибудь пароход. Далее последует голод. Аян не в состоянии будет прокормить семьсот пятьдесят дружинников. Ты же помнишь, насколько тяжел был переход твоей части Дружины из Аяна в Нелькан осенью. Поэтому, памятуя этот переход, не хотелось бы повторить подобного.
Анатолий Николаевич, оторвавшись от воспоминаний, вновь обратился к Вишневскому:
- Значит Евгений Кондратьевич ты против возврата в Аян.
- Да! Считаю, что нам там делать нечего. Большевики, если дать им собрать все силы воедино, нас и там достанут. Это лишь вопрос времени.
- Хорошо! Вы меня почти убедили. Но ведь и для продвижения на север тоже необходим провиант. А сколько его у нас?
- Точное количество я вам не назову, на этот вопрос может ответить лишь полковник Шнапперман, как начальник снабжения, а вот по количеству оружия, пожалуйста.
Он открыл свою записную книжицу и, перевернув несколько страничек, доложил: - 500 трехлинейных винтовок, 700 бердан, 100000 патронов, 15000 гранат, 10 пулеметов. Да, и еще Анатолий Николаевич, дружина пополнилась партизанами, которые принесли с собой 4 станковых пулемета и двести бердан и винтовок.
Закончив перечислять, он, не весело улыбнувшись, добавил: - Не густо, одним словом. Не густо! Есть кавалеристы - без лошадей. Есть артиллеристы – без пушек.
- Ну, Евгений Кондратьевич, что есть – то есть, а остальное придется добывать в боях. Однако засиделись мы с тобой. Пора начинать совещание! – сказал он, поглядев на часы.
- Емельян! … Анянов! – позвал он адъютанта.
Капитан Емельян Анянов мгновенно появился на пороге.
- А, что брат Емельян все собрались?
- Все Анатолий Николаевич!
- Тогда приглашай, приглашай скорее
В комнату один за другим вошли: полковник Шнапперман Николай Феоктистович – начальник снабжения, Полковник Рейнгард Август Яковлевич – командир батальона, представитель гражданской власти при штабе дружины – Попов Семен Петрович и управляющий Якутской области Куликовский Петр Александрович. За ними, еще выдыхая табачный дым, вошли: полковник Варгасов и полковник Андрес. Последним вошел полковник Сивко.
- Иван Георгиевич, - обратился к нему Пепеляев и, оглядев вошедших, спросил: - Вы последний?
- Нет, Анатолий Николаевич. Там в сенях поручик Малышев дожидается начальника штаба.
- Рассаживайтесь. – недовольно сказал командующий, и указал рукой на стоящие у стола стулья.
Вскоре на пороге появился запыхавшийся от быстрой ходьбы начальник штаба Леонов.
- Господин полковник! – громко обратился к нему Пепеляев.
- Вам не пристало опаздывать. Вы первый, понимаете, пер-вый, должны быть на совещании.
- Извините Анатолий Николаевич. Виноват. Ожидал известий от генерала Ракитина, от того и опоздал.
- Хорошо. Присаживайтесь на свое место. Сегодня начну совещание я, а вы постарайтесь отдышаться и собраться с мыслями.
- И так господа офицеры… - произнес он. Но, вспомнив написанный им самим утром приказ, поправился.
- Братья дружинники сегодняшнее наше совещание посвящено дальнейшим действиям нашей Дружины. Сегодня как никогда остро встал вопрос о целесообразности нашей освободительной борьбы в Якутии, да и в России в целом.
Анатолий Николаевич выдержал паузу и оглядел присутствующих в комнате. Одиннадцать пар глаз вопрошающе глядели на него.
- Да, да, я не оговорился. – продолжил командующий.
- Дело в том, что не далее, как два дня назад, после того как починили радио в Аяне, до нас дошла весть о падении Владивостока. 25 ноября «красные» вошли в город и заняли Приморье. Теперь мы остались одни. Теперь только от нас зависит судьба нашего похода, похода, который так ожидал весь русский народ Сибири, томимый большевиками. Черновой вариант приказа по Дружине мною подготовлен, но прежде, чем огласить его, я хочу услышать ваше мнение. Однако! – он предупредительно поднял руку: - Прежде, чем я закончу, я прошу вас спокойно и взвешенно обдумать услышанное. После обсуждения мы займемся нашим обычным делом, а пока думайте госпо… братья, думайте!
С этими словами командующий сел на свое место. Только минуту стояла тишина в комнате.
Первым, не выдержав, вскочил Попов. В сильном волнении, сбиваясь с русского на якутский язык он, опершись руками на стол, кричал: - Невозможно! Невозможно! Народ Саха не заслуживает предательства. Все население области ждало вашего прихода, ждало освобождения от большевизма! Пусть, пусть пал далекий Владивосток. Пусть пало правительство Дитерихса. Но мы то с вами живы и пока еще живы те, кто позвал вас на помощь. Уйти отсюда – значит предать ждущих. Уйти – значит предать Якутию и Россию.
Высказавшись, он сел на место. Низко склонившись над столом, он, обхватив голову руками, замолчал.
Молча встал Куликовский. Поблескивая стеклами очков, он оглядел присутствующих. Под его умным внимательным взглядом многим стало не по себе.
- Немного, да почти ничего не сделано нами из того, что задумано. Знаете в чем слабость любого движения, любой власти? В сомнении! Сомневающийся - не пойдет вперед. Он не раздует из искры пламя, он не дойдет до конца. Он погибнет. Вы – добровольцы! Уходя в этот поход, вы пошли на подвиг во имя освобождения Народа! Народ ждет и верит в вас! Отбросьте сомнения. Вперед и только вперед!
Прекрасный оратор, Петр Александрович умел убедить любую аудиторию. Вот и теперь после его слов заговорили все разом. Сквозь шум голосов доносились, чьи то фразы: - «Отступать некуда! Только вперед на Якутск!», «Нам нет пути назад!» «Борьба до победного конца!». Но и среди этих восторженных слов слышалось: - «Положим людей…», «Власть Советов укрепилась после Бочкаревского восстания».
Гул голосов нарастал, волнение присутствующих достигло предела. Тогда командующий встал и поднял руку. Шум прекратился, и все взгляды устремились на него.
- Дружинники! Негоже нам из нашего совещания устраивать митинг. Все, слава Богу, знали куда и зачем шли. А по сему я просил вас спокойно и взвешенно обдумать положение нашей Дружины. Обдумать, а не митинговать. Вот теперь, после того, как вы успокоились, будем вести опрос каждого. Поручик Малышев займите свое место для ведения протокола. И так начнем.
Евгений Кондратьевич! Ваше мнение? – обратился он к генерал – майору Вишневскому.
Сорокасемилетний генерал Вишневский был самым старшим по возрасту в штабе Пепеляева. Его жизненный опыт и умение находить самые рациональные пути для решения любых вопросов высоко ценились Пепеляевым.
Вишневский встал, одернул руками полы кителя.
- Братья! – сказал он.
- Самое время было бы сказать – братья по несчастью. Но ничего не бывает хуже чувства разочарования. Рядом с этим чувством ходит чувство страха и чувство одиночества.
Одиноки ли мы? Нет! С нами русский народ, порабощенный большевиками. С нами вера народа в лучшее будущее! К лицу ли нам страх? Нам прошедшим горнила Мировой и Гражданской войн. Да, пал Владивосток, оплот демократии в России, но не пали мы. А для того, чтобы этого не случилось
здесь, нам необходимо укрепить наши тылы. Наш тыл на первом этапе - это Охотск и Аян. Именно в них, и не только, необходимо реорганизовать партизанские отряды в отряды народной самообороны. Такая работа уже ведется. Вы знаете - командирован в Охотск генерал Ракитин, для пополнения состава нашей Дружины добровольцами. Для наведения должного взаимодействия среди местной власти и разрозненных повстанческих отрядов направлен в Охотск капитан Михайловский и командир партизанского отряда Занфиров. Я слышал здесь фразу: - «отступать некуда», а нужно ли думать об отступлении? Нужно идти вперед, не оглядываясь назад, зная о том, что у тебя крепкий и надежный тыл. Я все сказал.
- Хорошо Евгений Кондратьевич, спасибо. – произнес командующий и продолжил: - Мнение представителей гражданских властей мы уже слышали, а поэтому я хочу услышать мнение командиров подразделений. Полковник Андрес ваше мнение?
- Только вперед господин генерал - лейтенант.
- Брат генерал – лейтенант. – поправил его Пепеляев и, улыбаясь, продолжил: - А кроме, как вперед еще какие нибудь соображения имеются?
- Нет, брат командующий! Мой батальон выполнит любую поставленную задачу!
- Не сомневаюсь. – негромко произнес Пепеляев.
- Август Яковлевич. - обратился командующий к Рейнгарду.
Командир ударного батальона встал из-за стола. Затем, достав из полевой сумки свою карту, молча разложил ее на столе.
- Анатолий Николаевич. Вы знаете, я не люблю голословщины, поэтому я буду, говорит языком сухих цифр. Те данные, которые я предоставлю вам, могут быть не совсем точными. Они собраны мной и полковником Сивко на основании опроса участников партизанского движения с коими нам доводилось встречаться. Так вот – с этими словами Рейнгард склонился над картой.
- Вот Амга. Ее гарнизон не менее трехсот, трехсот пятидесяти человек. Следующий – Петропавловск с гарнизоном триста человек. Чурапча – не менее трехсот пятидесяти бойцов. И, наконец – Якутск. Численность гарнизона Байкалова не известна, но по самым скромным расчетам не менее одной тысячи человек. Кроме того, достоверно известно что, впервых трех гарнизонах артиллерии нет, но зато есть пулеметы. Артиллерия есть в Якутске, но в каком количестве, опять же неизвестно. Теперь путем обыкновенной арифметики суммируем живую силу противника. Как минимум это одна тысяча человек только в трех гарнизонах. Прибавим сюда сбежавший Нельканский отряд – триста штыков и пулеметы. Получается одна тысяча триста штыков плюс условно предполагаемую численность Якутского гарнизона одну тысячу. Вот и получается, как не пляши, не менее, как двух тысяч триста, двух тысяч пятьсот штыков против наших семисот пятидесяти. А, это более чем трехкратный перевес. Я думаю, что и по части вооружения подсчет будет не в нашу пользу.
В комнате наступила тишина, которую нарушал лишь ход больших напольных часов.
- Хорошо. – медленно, почти на распев произнес Пепеляев, и так же медленно добавил: - Какие будут ваши выводы полковник?
- Выводы? Выводы простые. Вместо того чтобы безрассудно бросаться на врага, - Рейнгард посмотрел на полковника Андерса.
- Необходимо произвести разведку на местности. Иметь свои глаза и уши среди местного населения, чтобы знать о каждом шаге противника. Но и этого мало. В тех местах, где будет проходить Дружина нас должны встречать новые, морально подготовленные добровольцы из числа местного населения. Установить власть Временного Якутского Областного Народного Управления по всей территории Якутии одним походом не получиться. Наша задача: заручившись поддержкой населения, ликвидировать красноармейские гарнизоны поодиночке.
- Я понял Вас Август Яковлевич! Спасибо.
- Ваше мнение полковник Варгасов?
- Я полностью согласен с Августом Яковлевичем, в части касаемо разведки Анатолий Николаевич.
Но хочу только напомнить о том, что в июне красные перебросили в Якутск на четырех пароходах 226 Петроградский полк, отдельный сводный отряд, дивизион войск ГПУ и другие, более мелкие части. А в июле дополнительно прибыл еще и 230 стрелковый полк для ведения боевых действий с
повстанцами. Кроме полевой артиллерии у красных был еще и бронированный пароход, оснащенный пулеметным и пушечным вооружением. О передислокации этих войск нам ничего не известно. Поэтому предположение полковника Рейнгарда по численности войск Якутского гарнизона, считаю несколько заниженными а, следовательно, и поход на Якутск преждевременным.
- Хорошо Михаил Николаевич. Хорошо. – медленно произнес командующий. И так же медленно и тихо добавил: - Мы обязательно учтем ваши данные и ваше мнение.
- Вам слово Николай Феоктистович – обратился командующий к полковнику Шнапперману.
Шнапперман встал и вытянувшись по стойке «смирно», спросил: - Что Вас конкретно интересует?
- Ну, во-первых, запасы продовольствия и снаряжения для продолжения нашей миссии. Во-вторых, возможность пополнения этих запасов. В-третьих, боезапас Дружины. И, конечно же, ваше мнение
по поводу дальнейшей целесообразности нашего похода.
- Если мы и дальше будем сидеть в Нелькане, то запасов продовольствия дружине хватит ровно на четыре недели, то бишь на один месяц. И это при весьма скромном рационе
- Каком? – перебил его командующий.
- По основным группам это десять фунтов муки и три фунта мяса на бойца.
- С сегодняшнего дня перевести всех дружинников на половинную долю.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич! Что же касается пополнения мясных припасов, то по заявлению Семена Петровича, - Шнапперман, кивнул головой в сторону Попова и продолжил: - пополнение их возможно, но значительнее севернее Нелькана.
- Да, да. Возможно! На отгонных пастбищах. Оленей до конца февраля никто сюда не погонит. А там дружину обеспечат свежим мясом. – вскочив со своего места, горячо заверил Попов.
- Что же касается снаряжения, - продолжил Шнапперман: - то нехватку палаток можно устранить путем закупки у населения оленьих и сохатинных шкур, из коих можно делать походные чумы на манер, как это делают местные якуты и эвенки. Что касается седел, Анатолий Николаевич, то это больной вопрос. Вы это сами знаете. Седла есть, но они не годятся для местных, низкорослых лошадей. И на оленя такое седло не оденешь.
Боезапас в дружине сохранен полностью, ввиду отсутствия боев. За счет присоединения в Аяне к дружине отряда партизан под командованием капитана Занфирова появилось дополнительно четыре станковых пулемета и двести бердан и винтовок Мосина.
- Хорошо Николай Феоктистович. Спасибо за полный и понятный доклад. А, что Вы думаете о будущем Дружины?
- Анатолий Николаевич! Сидеть на месте – значит проедать продукты, которых и так кот наплакал. Необходимо уходить из Нелькана. Вопрос куда? На юг или на север? В Аяне нас ждет голод! В Якутске либо смерть, либо слава! Я выбираю Якутск.
- Спасибо. – сказал командующий и посмотрел на часы.
- Однако мы работаем с вами уже почти два часа. Предлагаю пятнадцатиминутный перерыв. После перерыва нам доложит обстановку начальник штаба.
Присутствующие на совещании дружно встали и одобрительно шумя, вышли из комнаты. Последним вышел Пепеляев, накинув на плечи меховую душегрейку.
Как ни широко было крыльцо Протодьяконовского дома, но оно не смогло вместить всех. Поэтому некоторые офицеры вышли прямо на улицу. Анатолий Николаевич сошел с крыльца на плотно утрамбованный снег и остановился невдалеке от стоящих поодаль двух ординарцев, его и ординарца штаба дружины – поручика Малышева. Было холодно. Вызвездило. Окна домов в селе светились не часто, лишь окна приходской школы, где квартировала основная часть дружины, были ярко освещены. Широкими столбами поднимались дымы топившихся на ночь печей. В эту пору лютуют морозы, достигая днем до сорокапяти градусов, а на рассвете нередко заваливают и за шестьдесят.
(продолжение следует)
