odynokiy (odynokiy) wrote,
odynokiy
odynokiy

Categories:

Бич. Аянские рассказы. Геннадий Бородулин

Круто поднимающаяся вверх, и упирающаяся прямо в подножье горы Ландор, улица называется Рыбзаводская. Разномастные деревянные домишки стояли, плотно приткнувшись, друг к другу. Небольшой деревянный магазинчик, с выцветшей вывеской «Продукты», находился в самом конце улицы. Несмотря на вывеску, в магазине продают все, начиная от ненужных никому в этих районах кос и серпов, до золотистых, холодного копчения балыков красной рыбы и полукопченной колбасы. На улице ветрено и морозно, а в магазине тепло. Большая круглая голландская печь, именуемая в народе «бурак», старательно обогревает помещение. Очередь не большая – пять женщин хорошо знающих друг друга. Магазин для них, как впрочем, и для всех маленьких поселков - место для общения, своего рода клуб по интересам. Я пристраиваюсь в конец очереди, и становлюсь невольным свидетелем их разговоров. Очередь совсем не движется по той причине, что женщины вместе с продавцом, могучей сорокалетней женщиной, азартно обсуждают поведение неизвестной мне Светки.
Распахивается входная дверь, и в клубах холодного воздуха, на пороге появляется незнакомец. Стоя у двери, он старательно вытирает ноги о лежащую у порога тряпку. Добродушно улыбаясь, здоровается со всеми и проходит на середину зала. Ни на кого не глядя, озабоченно смотрит на свои вдрызг разбитые кирзовые сапоги и, опустив низко голову, громко говорит: - Ножки мои ножки, вам, что водки или сапожки?

Затем, словно прислушиваясь к ответу своих ног, продолжает: - Что, что милые, что мои хорошие? Ах, водочки. Сейчас, сейчас, родные, возьмем.
После этого подходит ко мне, добродушно улыбаясь, спрашивает: - Уважаемый товарищ, я где-то глубоко в подсознании чувствую, что вы в этой очереди последний. А по этой банальной причине разрешите присоединиться к вам.
Я, впрочем, как и все, с интересом разглядываю незнакомца. Он не молод, на вид лет сорок - сорок пять. Потрепанная телогрейка совсем не вяжется с прекрасной зимней шапкой из пыжика. Ватные стеганые штаны, аккуратно заплатаны на коленях. Некогда белый шерстяной шарф небрежно укрывает шею. Лицо, заросшее недельной щетиной, изборождено ранними морщинами. Взгляд иссиня синих глаз, добродушен и доверчив.
- Присоединяйтесь, - громко говорю я, - судя по всему, стоять в этой очереди нам придется еще долго.
Услышав мою реплику, женщины стоящие в очереди возмущаются. Им не нравится, что в их привычный мир вторгаются посторонние.
Назревающий конфликт быстро разрешает продавщица.
- Мужики, ну-ка идите сюда. Я вас быстренько отоварю. А то действительно с нами бабами вы до турецкой пасхи стоять будете. – зовет она нас к прилавку.
Не дожидаясь повторного приглашения, которого впрочем, может и не быть, мы вдвоем подходим к прилавку и быстренько затовариваемся. Благодарим всех и выходим на заснеженное крыльцо.
- Борис Лащевский, «бич». – представляется он мне и протягивает руку для знакомства. У него крепкая, мозолистая рука, рука человека знакомого с тяжелой физической работой.
Познакомившись, мы направляемся вниз по улице, ведущей к центру поселка. Идти легко. Сильный порывистый, юго-западный ветер дует в спину, ни сколько не мешая движению.
Борис всего несколько дней в Аяне. Прилетел сюда из Удского, вместе с геофизической партией, закончившей там свою работу. Вообще то в Аяне будет располагаться только база экспедиции, а сами отряды будут разбросаны в предгорьях Джугджурского хребта. Спускаемся до конца улицы. Здесь дороги наши расходятся. Ему направо - в гостиницу, мне – налево в аэропорт.
- Зайдем к нам, познакомлю с ребятами.- предлагает он.
- Борис, может быть неудобно, я ведь никого не знаю. Да и с тобой вот только познакомились.
- Брось ты.
Борис берет меня под руку, и мы направляемся к гостинице. Гостиница – низкое, одноэтажное деревянное здание, выкрашенное в яркий ядовито зеленый цвет. Это одно из немногих зданий в поселке, отапливаемое небольшой котельной, именуемой в народе «ЦК», что означает центральная котельная. Гостиница почти пуста. Из десяти комнат заняты только две. Одну из них временно, до постройки своего жилья, арендовали геофизики. Вместе с Борисом я вхожу в большую комнату, рассчитанную на десять постояльцев.
- Знакомьтесь. - представляет меня Борис двум своим товарищам.
Одного из них мне представлять не надо. Мы знакомы с ним более трех лет, еще по Мариинской партии. Это Иван Сумин – начальник геофизического отряда. Про него ходили рассказы, будто он один на один, вооруженный наганом, встретился на звериной тропе с медведем. Медведь подмял его под себя и начал ломать. И только благодаря своей силе и самообладанию Иван сумел, вытащив из кобуры наган, застрелить матерого зверя. Израненный Иван выжил, отделавшись несколькими переломами ребер, раздробленным предплечьем и полуснятым скальпом. Сумин худощав, и настолько жилист, что кажется сплошным комком туго стянутых мышц. Лицо простое открытое. Очень внимательные серые глаза. Мы здороваемся с ним как старые знакомые.
- Иваныч. – повернувшись ко мне, коротко говорит второй человек, находящийся в комнате. Он не встает из-за стола, на котором стоят еще не смонтированные в единое целое блоки небольшой радиостанции. Иваныч намного старше своих товарищей. Даже беглого взгляда достаточно, что бы определить, что он уже достиг пенсионного возраста.
- Угрюмыч он, а не Иваныч. – весело говорит Борис, явно намекая на не простой характер радиста.
Геологи народ радушный. От того, что им часто приходится жить своим маленьким коллективом, они рады любому новому знакомству. Вот и сейчас, быстренько выложив на стол нехитрую снедь, они приглашают меня к столу. Хитровато улыбаясь, поглядывая на Ивана, Борис достает из сумки бутылку водки.
- Ладно, уж давай, ставь на стол, выпьем по маленькой за встречу, - разрешает Иван и продолжает дальше, глядя на Иваныча, - что старый? Так и сопьемся с этим совратителем.
Повеселевший Иваныч бросает сборку узлов радиостанции, и хромая, направляется к столу.
Водка на северах – это средство межнационального общения. Север впитывает в себя людей ото всюду, разных национальностей, а водка собирает этот разночинный народ вместе, и создает уже новое общество, в котором нет национальностей. Есть просто люди, волею своих судеб собранные вместе. И она, этот непростой напиток, позволяет в кратчайший срок узнать того или иного человека.
Вот и теперь, едва успев выпить по рюмочке, разительно изменился Иванович. Его грубоватое, изрезанное морщинами лицо разгладилось. Выцветшие голубые глаза заблестели. Из еще недавно угрюмого, пожилого человека он превратился в приятного и общительного собеседника.
- Слышь, грузин, - обратился он почему-то так к Борису, - а может ты догадался, две купить?
- Почему грузин? – спрашиваю я Лащевского.
- Да это меня так ребята между собой прозвали. – отвечает он.
- Нет Иваныч, пока хватит. Вечерком, за ужином, можно будет и продолжить. Тебе еще собрать и настроить рацию, а мне на почту еще нужно зайти. – категорично заявляет Иван.
Раздосадованный Иваныч встает и возвращается к своему рабочему столу.
- Может, чайку погоняем? – спрашивает Борис у Ивана.
- Да вы гоняйте, а я пойду. Вчерашние отчеты отправить нужно.
- Я не буду, - ни на кого не глядя, бурчит Иваныч, – какого хрена брюхо водой наливать.
Борис включает электрический чайник и через пятнадцать минут мы, обжигаясь, пьем круто заваренный, ароматный краснодарский чай.
- Вот ты давеча спросил у меня, почему грузин?- вспоминает наш разговор Борис.
- Так вот знать сложилась моя жизнь, что нет у меня ни даты рождения, ни места рождения, ни национальности, да и отчество я себе сам потом придумал.
- Это как же Борис, так не бывает
- Бывает, бывает, еще как бывает
Он встает из-за стола, подходит к шкафу, достает свой паспорт и протягивает его мне.
- Вот смотри.
Я разглядываю его документ. Паспорт, как паспорт. Точно такой же, как и у меня. Краснокожая паспортина. Открываю, и действительно, в графе дата рождения стоит только год – 1947, ни месяца, ни числа. В графе место рождения – СССР. В графе национальность – ничего.
- Это где же тебе такой документ выдали?
- Где выдали, где выдали. Читай там написано.
Читаю, Партизанским отделом РОВД, города Хабаровска. Более странного документа мне не доводилось никогда видеть.
А Борис тем временем продолжил свой рассказ:
- Документ у меня странный, да и жизнь такая же. Появился я на этот свет недалеко от этих мест, на севере Сахалина, в тюремном лазарете. Маманя моя, загремела в лагеря на пять лет - по дурости. После войны захотелось ей, молодой и красивой, одеться и обуться, как человеку, а не во что. Вот и надумала она поиграть с судьбой. Решила завербоваться в далекий Мурманск на стройку. Получила подъемные, накупила обнов, да только в тот самый Мурманск и не поехала. И все же пришлось ей в этих обновах прокатиться, только уже не на строительство в Мурманск, а на далекий Сахалин по этапу, на целых пять лет. Маманя и здесь решила судьбу на перекладных объехать. Прослыла она от товарок своих, мол если забеременеть, то срок тебе непременно скостят, а то и совсем на волю выпустят. Сговорилась с чернявым не русским охранником, и вскорости произвела меня на свет, не доносив двух месяцев.
Борис достал из помятой пачки «Примы» сигарету, долго разминал ее пальцами, прикурил, и невесело усмехнувшись, продолжил дальше: - Вот так и стал я «грузином». А вскоре и в правду выпустили ее. Выдали ей справку об освобождении и мне справку, взамен свидетельства о рождении. Что в той справке тюремный писарь написал, я не знаю. Но с этой справки потом все добросовестно переписали в мое свидетельство. Документы мне выхаживала бабушка, у которой, меня двухлетнего пацана, бросила маманя, подавшись в далекие края в поисках лучшей доли. Так и сгинула она в тех поисках. Детство и отрочество свое я опускаю, потому что было оно у меня такое же, как и у всех в то время. Очереди, продовольственные карточки, постоянное чувство голода, чужие сады и огороды.
Бабушка ушла из жизни очень рано, оставив меня одного в восьми метровой комнате, в коммунальной квартире. И тогда, меня четырнадцатилетнего, «добрые соседи» быстренько спровадили в детдом, тем самым, улучшив для себя жилищные условия.
Он несколько раз подряд глубоко затянулся. Затем, выпустив густой клубок дыма, продолжил:
- Вот тогда и началась в моей жизни веселуха. Познал я по полной программе, что такое фунт лиха. Детдом Гена, он похуже тюрьмы будет. Души детские там так ломают, что всю жизнь помнить будешь. Я уж большой был, а по ночам подушку зубами грыз, чтоб только не выть во весь голос. И унижали, и били, и за любую провинность в карцер сажали. Даже школу для нас свою открыли, как для слаборазвитых. А мы ведь нормальные были, не дураки. Не выдержал и сбежал я оттуда. Ранней весной, в товарном вагоне, рванул на юг к Черному морю. Добрался, таким образом, до Одессы. Незабываемый скажу я тебе город. Морем и волею пропах он. Надышаться не мог им. Жил и подрабатывал на Привозе. Там же и приворовывать начал. И там же поймали меня. В детдом назад не отправили, а посадили на два года в детскую колонию, под Днепропетровском. Жизнь в колонии не сахар, но все же лучше, чем в детдоме. Несправедливостью своей начальство не обижало. А за себя, среди таких же как сам, не раз приходилось постоять. В школу при колонии отправили учиться, швейному делу научили. – Усмехнулся он, похлопав себя по аккуратным заплатам на коленях.
- Однако уже стемнело, а нашего начальника все нет.- глянув в окно, сказал он.
- Подожди минутку Борис, - перебил я его, - схожу к дежурной, позвоню своим ребятам, чтобы не волновались.
Я вернулся в комнату минут через десять. За это время уже успел из поселка придти Иван. Вдвоем с Борисом они стояли у рабочего стола радиста. Иваныч сидел за столом, настраивая верньерами собранную радиостанцию. Она хрипела и свистела на все лады, но настраиваться на нужную частоту не желала.
- Видно придется тебе, Грузин, лезть на крышу. Не будет она работать без выносной антенны. – раздраженно сказал Иваныч.
- Ну да! Прямо сейчас вот все брошу, и полезу на ночь, как мартовский кот на крышу, какую-то там натягивать Антенну. Я и на кровати это неплохо сделать могу. – смеясь, ответил Борис.
- Ладно, мужики завязывайте с работой. На сегодня хватит. И на крыше сегодня делать нечего, не март месяц. – весело сказал Иван.
Мне было интересно услышать продолжение житейской истории Бориса, и хотя время было не позднее, нужно было прощаться. Февральский день короток, а идти хоть и по льду бухты в темноте было неприятно. Я стал прощаться, обещая на днях зайти к ним в гости. Иван и Борис искренно попросили меня остаться. К ним присоединился и Иваныч, но скорее только ради приличия. Особенно настаивал Борис. Было видно, что он не хотел отпускать хорошего собеседника, а вернее слушателя. И я согласился.
- Слышь, Грузин, так что ты там говорил про вторую бутылку? – вдруг вспомнил радист.
- Да я что, это как начальство решит
- Начальство уже решило. Доставай. – улыбаясь, приказал Иван.
- Тогда уж позвольте и мне поучаствовать. - попросил я.
И опять, как ловкий фокусник, Борис быстро накрыл стол. Иванович с подобревшим лицом старательно помогал ему. Мы уселись за стол, выпили по паре рюмок, и потекла спокойная, хорошая беседа. Вспоминали общих знакомых по геологии и авиации. Травили анекдоты. Было хорошо и весело.
- Ты знаешь, Гена, а у Грузина тут сын недавно объявился. – неожиданно обратился ко мне Иван. Я вопросительно посмотрел на Бориса
- Как это объявился? А где же он раньше был? –
- Был, – как-то грустно, на одном выдохе произнес он. Лицо его посуровело, и взгляд, который только что был веселым, в миг стал серьезным.
- Был, – повторил он, - там же где и я, в свое время.
Он потянулся за своей пачкой «Примы» достал сигарету, закурил и продолжил: - В детдоме он, в Артеме, что под Владивостоком. Письмо пришло мне недавно оттуда. Мол, уважаемый Борис Вацлович.… Эх да что говорить! Хочешь сам почитай. И с этими словами он достал из нагрудного кармана пиджака затертый сложенный пополам конверт.
Я достал письмо, которое видимо не раз и не два перечитывалось. Сгибы бумаги потерты, некоторые строчки расплылись под воздействием влаги, а может быть слез.
Уважаемый Борис Вацлович!
Пишет Вам директор Артемовского детского дома Кулешова Наталья Олеговна. У нас проживает Ваш сын Виталик. Ему восемь лет. Мальчик хороший и очень одаренный. У него явные способности к рисованию. В нашем учреждении он находится с апреля 1982 года. К нам он поступил из Владивостокского дома ребенка, как отказник. На протяжении всего этого времени мы ничего не знали о судьбе его родителей. Однако в декабре прошлого года к нам поступило официальное письмо из колонии общего режима УЖ – 31/15, со справкой о смерти его матери Никоненко Галины Александровы, и ее предсмертным письмом, в котором она просит у сына и у нас прощения, и сообщает, что вы приходитесь Виталику отцом. В письме она просит Вас позаботиться о сыне.
Администрация Артемовского детского дома надеется, что Вы примете правильное решение и сообщите нам об этом.
С уважением директор Н.О. Кулешова.
Я прочитал, сложил письмо и молча отдал его Борису. В комнате, где до сих пор звучал смех, было тихо. Очевидно, все присутствующие знали его содержание.
- Послушай Борис, может здесь, какая то ошибка. Может этот мальчик вовсе не твой сын. - спросил его я.
- Мой. – тихо, почти неслышно, но твердо сказал он. Затем, обращаясь только ко мне, продолжил:
- Тогда в шестьдесят пятом освободился я из колонии. Выдали мне восемнадцатилетнему почти чистый паспорт, и пошел я колесить по свету. Куда только меня не заносило. И целину поднимал в далеком Казахстане и по матушке Сибири вдоволь помотался, даже в рядах первооткрывателей БАМа был. А потом занесла меня судьба во Владивосток. Вот там и познакомился с ней, Галинкой.
Маленькая, хрупенькая такая была. Вроде она и невзрачная на вид, а чем-то к себе притягивала. Познакомились с ней случайно, в ресторане. Я с геологами из тайги вышел – сезон закончили, она со своим экипажем БРМТ – возвращение на базу отмечали. Вот так и схлестнулись мы. Их траулер из рыболовецкой флотилии «Дружба» на полгода на ремонт поставили. Так, что все сходится. А потом через этих полгода бросила она меня и вернулась обратно в море. Мечта у нее была – денег на кооператив собрать. Так и разбежались наши стежки – дорожки. Так, что мой это пацан, мой. По времени все сходится. -
- Ты бы не торопился, нужно поехать посмотреть на него. Да и куда тебе его забирать? У самого ни кола, ни двора. – сказал Иваныч.
- Это дело поправимое. За полгода отстроим поселок с базой, выделим ему комнату, а то и половину дома - вот тебе и жилье. Работать оставим в Аяне при базе, в поселке десятилетняя школа есть, что еще надо? – глядя на Бориса, уверенно произнес Иван.
Я посмотрел на Бориса. Слова, произнесенные Иваном, преобразили его. Его синие глаза светились. И вообще в мыслях своих он был далеко от нас, в том таком недалеком будущем, в своем доме, которого у него раньше никогда не было, рядом с сыном.

Так случилось, что более полугода мне не доводилось бывать в Аяне. И лишь в августе пролетом из Охотска мы заночевали в Аяне. Поставив вертолет на стоянку, расположившись с экипажем в гостинице, я отправился в гости к геофизикам. Поселок геофизиков расположился в конце поселка, на той самой Рыбзаводской улице, где когда-то я познакомился с Борисом. Шесть новеньких листвяных домиков стояли по обеим сторонам улицы, поодаль достраивался склад. У незнакомого мне рабочего я спросил, где находится «камералка». Он указал на здание с длинным шестом антенны. Дверь дома открылась и на крыльцо, хромая вышел Иваныч.
- Привет Иваныч, - крикнул я – что не узнаешь?
Он близоруко прищурясь ответил: - Узнаю, как не узнать.
Мы поздоровались.
- А где Иван, где Грузин?
- Иван улетел с Ми-2 позавчера по легким отрядам, А Грузин помер.
- Как?
- Да так. Через неделю уж сорок дней будет.
Голос Иваныча предательски дрогнул, и он, отвернувшись от меня, украдкой смахнул слезу.
- В мае он слетал в Артем, выправил все документы на сына. А в июле, двадцать шестого должен был встречать его на Мунуке. День хлопотный был. С утра на Ми-8 топливо в бочках грузили, потом лес на ЗИЛе из тайги таскали, а в три ему нужно было на аэродроме сына встречать с рейсового самолета. На портовский автобус он не успел, и напрямки по линии связи рванул к аэродрому. Да только вот не добежал. Сердце прихватило. Связисты его нашли.
Он не надолго замолчал.
- Да, ну что мы тут стоим. Пошли, помянем душу его грешную.
Мы вошли в его комнату. Знакомый стол, знакомая рация, знакомый Иваныч, но нет больше знакомого Грузина. Радист достал из стола начатую поллитровку, разлил по стаканам, и молча, не чокаясь, мы выпили.
- Иваныч, а как же сын?
- А что сын? Отправили назад в детдом.
Я сидел и вспоминал иссиня синие, светящиеся от счастья глаза Бориса, тогда, полгода назад, в гостинице. В тот февральский вечер в своих мыслях он был далеко от нас, в своем доме вдвоем с сыном. И вот сейчас он так же далеко, в том доме, откуда не возвращаются и, как всегда один.

Tags: Аян, Дальний Восток
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments