После Нового года Брытков запил. Его время. Дни стояли актированные, ночью стужа за минус шестьдесят. В такое время он и позволял себе расслабиться, чтобы уж потом не притрагиваться к водке целый год. И теперь Брыткова никакими мерами было не унять, пока норму свою годовую не выберет.
О поездки в Лесную командировку на Кеонтии и думать было нечего. Новый год мы с Натальей встретили с надеждой, жизнь налаживается. После аварии на Ольчанском перевале, старательский «краб» привез нас к моему дому рано утром. Наталья всполошилась. Сильно ее расстраивать не стал. Табаков для страховки решил наглотаться жеваной сырой картошки, один из способов сбить алкогольное амбре. У Кольки Куксы в нержавеющем железном термосе с харчами из дому был голубичный морс. Морс в избе после бани выпили. Алкоголь - «показывает трубочка» и от газировки. После чего ушли в милицию с заявкой аварии.
Все случившее у меня будто выпало в памяти после нового года. Меня озаботило сообщение в «Литературной России» о Всероссийском семинаре молодых литераторов народностей Крайнего Севера и Дальнего Востока. Семинар намечается в середине января в Магадане. Я не был еще связан с Союзом писателей Якутии, не знал условий отбора молодых писателей на такие совещания.
За мое отсутствие, почты собралось много. Наталья сама читающая. Выписала для меня журналы «Новый мир» и «Наш современник», «Молодую гвардию», московский еженедельник - «Литературную Россию».
Народ на Колыме читающий. В старые годы, в отсутствие телевидения, книги играли в жизни людей не последнюю роль. В личных библиотеках северян можно было выбрать и Шекспира и Диогена. Я уже надыбал такую частную библиотеку и в тайгу брал книги у Клары Ивановны Бабиновой. Её племянник Серега работал геофизиком несколько лет со мной в одной партии. Серега Бабинов с Индигирки уехал жить в поселок Черский на Арктическое побережье. Клара Ивановна его товарищей по-прежнему привечала, её не забывали. Занимали у Клары Ивановны деньги. Старая колымчанка была богатой женщиной, работала она экономистом Верхне-Индигирского ГОКа.
Прочитанные в тайге книги вернул, взял пару томов Шекспира и ночами просиживал за столом в своем кабинете. Наталья выделила детскую мне для работы. Я привык полуношничать в тишине, читать и писать. С тревожным сердцем прикидывал по ночам: «Ехать или не ехать на семинар?» В Магадан дорога проторена. Брытков пьет, морозы продержатся до конца января и в тайге делать нечего; сидеть на актировке можно и в поселке.
Я подался на квартиру Брыткова. В запои допускал к себе он только Мирона Мисюкевича, да своего кореша по лагерю Митьку Фомичева. Сашка рыжий, его шофер выполнял поручения. Больше его никто не имел права тревожить, когда пьёт.
Открыла женщина и не пожелала впустить.
-Кто там? – голос у Брыткова - и покойника напугает. – Впусти, - услышал меня. – Один? А где твой пацан? Брытков окрестил так Соболюху. На игру в преферанс я приходил к Брыткову с лайкой. К собакам Брытков относился терпимо. Соболюху он уважал. Даст ему мосол мяса, хмыкнет.
-Точи зубы, пока твой хозяин банк мечет.
Раз справился о Соболюхе, значит говорить можно. С Брытковым я никогда не застольничал, не видал его и выпившим. Сейчас меня поразила открытая для взора глубокая умная тоска в его ясных глазах. Был он в одних семейный трусах из цветного ситца, бросался в глаза наколка - синий орел на широкой груди.
В большом зале пол усыпан, как осенними листьями, красными десятирублевыми деньгами с профилем Ленина. И этот Ленин как-то особенно виделся, под ногами на полу, в ярком свете от лампочки под потолком. Двухкомнатная квартира свободна от мебели. Нина Гавриловна, уезжая в Иркутск на пенсию, все распродала. В центре зала блестящий ореховый стол, за которым мы играли в карты; у стены диван с высокой спинкой.
Пил всегда Брытков один. Равного собеседника в своих зрелых годах он не имел, а с пьяницами поговорить не о чем. И пьяниц он на дух не терпел. Это знали в СМУ. Производство его трезвое работало. Для севера редкость. Пили везде в ночные смены бульдозеристы и кочегары на котельных. Всякая стройка зимой прекращалась. Летом пили и на стройке.
Пил Брытков от тоски, проживая сознанием прошлую жизнь, во хмелю. Плакал, скрипел зубами. Но прошлого, не воротишь. Не верилось человеку, что через полгода пенсия и все в прошлом. Мужик он был умный от природы. Начитанный. Лицом аристократ, тонкий нос с едва заметной горбинкой, глаза всегда ехидные. Были они и сейчас лукавыми, пил он вторую неделю.
После нового года вышел на работу новый начальник экспедиции. Прислали из Якутска на замену Валере Гуминскому, с которым я был накоротке; парился в бане. Забрали его друзья в Москву на работу в министерство Геологии. На Алтае в Новофирсово Гуминский поднял с товарищами из разрухи золоторудный рудник. Хозяйничал теперь на Алтае.
У нового начальника Филиппова Валерия Константиновича в речи присказка через слово – «наете».
«Наете» - его сразу и стали звать. Я тоже никак не мог запомнить поначалу имя нового начальника экспедиции.
-Что там слышно? Наете, потерял Ваньку Брыткова? – Упорно не звал именем начальника Брытков. - Ни дня здесь не останусь. Получу пенсионное удостоверение в руки и в тот же день уеду. Присаживайся, - показал взглядом на стул. – А ты иди домой, - отослал женщину. – Завтра придёшь.
Женщина накинула верхнюю одежду и ушла.
-Видел осенний сад? – это он о деньгах в зале. – И вот, ради этого говна люди держаться здесь всю жизнь. Я – не держался. Жил на пролом, не оглядываясь. Многим помогал. А сегодня и выпить не с кем. Моложе был – с бабами гулял. А теперь, какие бабы, - хмыкнул с горечью. - Подруга жены вот, смотрит за мной, когда пью. Жрать, вот принесла.
Составить компанию Брытков не предлагал. Раз пришел человек, дело есть. А дел он по-пьянке не делал. Или пить, или работать. Другого не дано человеку. Опыт колымский.
-Наете, тебя ищет. Все были уже на ковре. Чистит кадры. Донесли, что ты пьешь. Конечно, громы мечет, грозится тебя уволить.
-Хрен ему, - вяло среагировал Брытков. – Не таких видали.
Брытков построил третью часть поселка Усть-Нера за тридцать пять лет на Индигирке. Прежние начальники экспедиции терпели его вольность – пить в рабочее время по две недели. Раз в году. Закрывали глаза и на отсутствие вузовского диплома. Без высшего образования человек. Но, казалось, он знал о жизни всё. Легче спросить, чего Брытков не знает. Производство Брытков берег, как родную семью. Наете решил поломать эту традицию его запоев. В СМУ работал брытковский ученик после строительного института Валера Кайтуков. Классный парень, родился на Индигирке. Отец его тоже сидел с Брытковым в пятидесятые годы. Временно, Наете назначил Кайтукова исполнять обязанности начальника СМУ.
-Наете - хлещет еще больше меня. По пьянке, всю мебель в доме переколотил, - усмехнулся Брытков.
В Усть-Нере Наете человек новый. Но Брыткову без нужды мене лукавить. Не заметно было, чтобы и шутил. Общаясь с ним, взял за правило не задавать лишних вопросов.
-Уволит он тебя Иван Иванович. Ей-богу: пьёшь уже десять дней. Мы ведь не в лесу живем, все в СМУ знают.
-Да, сук много. Доложат. Прав, пора из вертолета выпрыгивать. Устал ее глотать. Митьку отправил баню топить. Сашка вечером свезет к Фомичеву. Ты по делу?
Брытков выслушал и все понял.
-Езжай. Мирон прикроет. – Кенты нужны в любом деле, - одобрил. - От души воротит, нет желания на работу возвращаться, - сознался он.
Брытков налил полный стакан. Выпил водку как водку: скривился - горькая. Обиженно отвернулся к окну. Посидел с минуту так. Стал закусывать домашним рыбным пирогом.
Меня осенили идея. Спасать надо Брыткова. Наете, точно его уволит. Только появится он на производстве. В экспедиции никто в этом и не сомневается. Я с Мироном был в доверительных отношениях. Сказать своему шефу о грозящей опасности начальник ДОЦа Мирон Мисюкевич боялся. На память пришла история Стаса Казимирова. Главврач тубдиспансера наш партнер в карты.
-Ты охренел? Чтобы Ванька Брытков, да тубик? В лагере в больничку не прятался.
-Зарплата сохраняется, - осторожно гнул я линию. – А у Наете будут руки коротки тебя достать. Закон не позволяет. Сам же говоришь, не хочешь возвращаться. А до пенсии тебе пять месяцев осталось. Поживешь на Балаганнахе, моя Наталья там лежала. Я был там: курорт на берегу реки Неры. Зима, правда, сейчас.
-А Кондаков согласится – здорового быка, как я, к больным подселить?!
-Отдельную палату тебе даст, - утешил Брыткова.
-Ну, ****ь. Ты и придумал?! Все вы такие, писатели?! – с хмельным веселым интересом зыркнул он. У трезвого взгляд искрометный. Глянет – рублем одарит, или кипятком ошпарит.
-Разве, нормальному человеку в голову такое придет? Горбатого лепишь. Я Юру просить не стану.
-Я упаду на колени.
День рабочий и от Брыткова я прямиком подался к главврачу тубдиспансера. Кабинет его в старой больнице напротив Дома культуры. Новый корпус построен недавно в центре поселка, главврач тубдиспансера остался в старом здании.
Кондаков был на месте. Как и обещал Брыткову, я рухнул на колени перед Кондаковым. Юрий Егорович удивился такому заходу. Не виделись мы четыре месяца и такая встреча, после пожатия рук.
-Беда, Юрий Егорович. И помочь можешь только ты.
-С Натальей Дмитриевной? С ней порядок. Я наблюдаю. Даже и не скажешь, что была и больная.
Я разжевал Юрию Егоровичу положение нашего друга по преферансу.
-Это же должностное преступление.
-Судьба ломается. Человеческая судьба, - убеждал Юрия Егоровича.
Кондаков понимал пьющих людей. Сам, грешный человек, после бани не гребовал стаканом - другим. Мы парились у Фомичева, выпивали. Брытков не притрагивался. Вернее, выпивал Юра один. Я не пил, но стакан поднимал за кампанию и ставил. Парились мы втроем до моего отъезда в Лесную командировку.
Юрий Егорович прикидывал. Великое искушение помочь другу. В такие моменты проверяется на прочность человек. Я полюбил Юрия Егоровича за ум и человечность. Сорок два года мужику. Порядочный якутский интеллигент, каких встретишь редко. Его жена Мария Семеновна работала в ЗАГСе много лет. Наша с Натальей крестная мать, десять лет назад она регистрировала нас, желала от души счастья. Мария Семеновна юкагирка, Юрий Егорович якут. Красивая пара. Он рослый, она приземистая. С красивыми смуглыми лицами. Оба душевно простые и умные сердцами. И в Кондакове я не сомневался, когда шел от Брыткова.
-В четверг привези Ивана Ивановича. Обследуем. Сдаст анализы…
В понедельник вся экспедиция от удивления и восхищения Брытковым, рот открыла: нет Ваньки Брыткова. Болен! В больнице вторую неделю. А вы говорите – пьет. Наете перестал на планерках упоминать имя начальника СМУ.
Морозы притихли на короткое время. Я собрал рукописи и на легке уехал в Магадан. За Соболюху можно не тревожиться. Кобель полюбил семью. Даже в поселке за мной не таскался, если не позову. Оставлял дома. Соболюха, с готовностью поднимался – идти следом за порог.
Спросишь его:
-А где твои хозяйки? – смотрит на ребятишек. – Вот и сиди дома. - Вернется в комнату.
Оймяконский меридиан.
На семинаре в Магадане мои труды понравились писателю Софрону Петровичу Данилову. Якутский патриарх был мягок и благожелателен. Красивый старик, прошедший Великую Отечественную войну, в людях разбирался. Писатель он известный. Его роман «Бьется сердце» о Якутии, я полюбил.
-Ты теперь наш, - сказал Софрон Петрович. – Не теряйся теперь в своей Усть-Нере.
Магаданский писатель Виктор Кузнецов прочитал мои рукописи и пригласил в гостиницу для беседы. На семинаре не стал пороть меня.
-Все, что написал, выброси в корзину. Сырые творения. Но в тебе есть главное качество для писателя – это душа. Не сори сюжетами – украдут. Да, - заметил мое молчаливое недоумение. – Украдут те, кто сидит в редакциях журналов и читает наши рукописи. Люди, как правило, без судьбы. Научились гладью писать, вот и черпают сюжеты у таких как ты молодых. Когда еще ты станешь известным писателем.
Научишься вертуозно владеть словом и мыслью, имея за плечами колымскую судьбу, и пиши о ней. Еще Толстой предупреждал, что в будущем писатели будут писать от первого лица, не придумывая жизнь. Писатель тем и интересен, что самовыражается, дает личную оценку жизни, размышляя о ней. Это твой мир, вот и расскажи о нём. Нет смысла о других людях сочинять, когда своя жизнь проходит интересно. И твои книги будут пользоваться успехом у читателя. Пиши от первого лица, а не на уровне «он пошел; она любила». Через поступки покажи - как она любила?!
Виктор Кузнецов поучал менторски, но был прав. Писатель он у магаданцев известный. Язык в его книгах чистый и образный. Сам он из Палатки, но обретался в Магадане. Семья жила в Хасынском районе. Прошел все круги колымского ада, пока стал писателем. Не сидел только в тюрьме. Но вокруг нас жила Колыма, люди которой - восемьдесят процентов - знакомы с лагерной жизнью. Слушай, наблюдай, понимай души этих людей; о каждом можно роман написать.
Кузнецов друг Шалимова и поэта Пчелкина. Среди литераторов начинают помнить тебя не сразу, пройдут годы. Узнают тебя человека, убедятся, что ты делишь с ними судьбу, а не случайный прохожий, тогда о тебе начнут заботиться, помогать. Читать твои рукописи. За один день писатели не вырастают. Кузнецов наслышан обо мне от Шалимова. Приглашение в номер гостиницы не случайное.
-Учти на будущее. Когда тебя приглашает в гости писатель, затаривайся всегда, когда идешь к нему. – Кузнецов пьющий человек. Семинаристы вечерами крепко выпивали в застольях с писателями своих секций. Я пришел не с пустыми руками, достал из портфеля выпивку и закуску.
-Знаю, не пьешь. Поэтому не предлагаю. Опохмелюсь. Москвичи тебя заметили. Сергей Артамонович Лыкошин считает тебя самым талантливым из всех семинаристов. Но ты губы - на похвалы, не раскатывай. Не себя любимого люби в литературе, а литературу в себе. Не слушай других. И меня не слушай. В нашем деле все от лукавого. Как Бог на душу положит, так и выйдет. Бога слушаться надо. Редко, кто из писателей это понимает. Помни…
Так мы и расстались.
Через неделю я вернулся из Магадана. На Охотском побережье сырая зима с метелями. На Индигирке лед трещал от морозов. В лесную командировку не поехал. Кайтуков поставил там по просьбе Мирона другого мастера. Я остался работать в поселке на стройучастке.
В субботу Сашка рыжий привозил негласно Брыткова в поселок на фомичевскую усадьбу, и мы парились. Юрий Егорович скромный человек. Брытков предлагал для ремонта лечебницы стройматериалы. Советовал ему пользоваться моментом, пока он там. Денег в медицине нет. Так хозспособом наведет там порядок. Больные благодарные будут главврачу за такую заботу. Мирон выделял на Балаганнах людей, пиломатериал, гвозди и краску, линолеум и шифер. Юрий Егорович был доволен. Не для себя старался он помочь Брыткову. Сам строитель, Брытков понимал, где и как дыры латать. Лечебница пятидесятых годов, за тридцать последних лет изрядно обветшала.
Март на Индигирке еще зима. Правда, веселее светит солнышко. Дни ясные, лучезарные. Солнышко работает, сосульки ближе к обеденному времени капают. В такое время и пошел праздничным днем к начальнику экспедиции на квартиру. Двухэтажный особняк за Домом культуры на берегу Индигирки стоял как бы на отшибе от поселка. Мы не знакомы. Но публикации рассказов в газете сделали мне имя. Его жена работала с Натальей. Она открыла дверь.
Первый этаж в виде обширной залы. Паркетный пол блистал от солнышка за окном. Мебели нет, лишь стол с белой скатертью в центре зала, да пара стульев под него подсунуты.
Филиппов встретил доброжелательно. Пригласил к столу присесть. Поступок и для меня не обычный. Но Брыткову решил помочь по полной программе. Пусть уедет через месяц с Севера с легким сердцем. Как-то Брытков обмолвился.
-За тридцать пять лет даже «заслуженного работника севера» не заслужил. Город, почти, построил. Иное говно здесь без году неделя. А смотришь: он уже «Ветеран Севера». Медальку ему прицепят «За трудовую доблесть». А я не гнулся не перед кем, хер мне, а не медаль за мой труд.
-А хочется?
-Чем я хуже других? На материке – на пенсии – пригодится. Ты же видишь, какая козлячья система: без бумажки – ты какашка. А в Иркутске - это не здесь: позвонил – превезут. Везде будут суки копейку вымогать. Общество – всегда отражение лагеря. Там хоть видно, кто ты есть. На парашу бы этих говнюков, а не медальки им. Запакостили всю страну. Страной сук, а не людей, скоро будем…
Долго не мог я на такой шаг решиться. В конце концов, познакомлюсь с Филипповым, решил. Нравился мне его стиль руководства – весь гнус в конторе разогнал. Издали Филиппов смахивал чем-то на коня Холстомера в рассказе Льва Толстого. Сам работал, не покладая рук, и других заставлял. Слово его было верное. Зрелых годов колымчанин. Не выгонит. Может, поймет обиду Брыткова.
-Нет даже Ветерана Севера? Решим, наете. Вместе с пенсионным удостоверением, наете, вручим… - принял решение Филиппов. – Время до его пенсии, наете, еще позволяет.
Разговор состоялся короткий. Мы без лишних слов друг друга поняли.
Ранним апрельским утром шли мы с Брытковым по улицам Усть-Неры в Управление Верхне-Индигирской геологоразведочной экспедиции. Он прощался с поселком. Кончилась его каторга на Балаганнахе. На работу можно не идти. Первый день пенсии. По закону.
Началась рабочая неделя. Планерка в кабинете Филиппова в такой день на час раньше начала обычного. Собираются все начальники подразделений. Стулья вдоль окон и стены плотно заняты. В глубине просторного кабинета огромный стол с коротким приставным столом для посетителей.
Соболюха остался ждать на широком крыльце Управления. Мы поднялись на второй этаж. В приемной сняли верхнюю одежду. Велико было искушение сказать, что был у Филиппова. Не сказал.
Кабинет начальника полон людей, как обычно бывает на планерках. Народ заулыбался при нашем появлении. Планерка кончилась.
-А теперь, наете. Товарищи. Проводим нашего товарища, наете, на заслуженный отдых. Решением Геолкома республики, наете, Брыткову Ивану Ивановичу вручается медаль «Ветеран труда», наете. Знак «Ветеран Севера», наете. И пенсионное удостоверение.
Мы стояли во время этой исторической речи у дверей. Смущенный Иван Иванович прошел через зал под аплодисменты. Повернулся лицом к людям. Помолчал. Махнул рукой и мы вышли.
От Управления Сашка рыжий повез нас в аэропорт. Соболюха торчал между сидений и с интересом смотрел на убегающую под колеса дорогу. Я сидел на заднем сиденье рядом с Соболюхой и с грустью думал о предстоящем расставании. Брытков и здесь оказался верен своему слову: уезжает в тот же день, получив удостоверение пенсионера. Уезжает моя поддержка, мой старший друг и меценат. Неизвестно, как бы сложилась судьба, если бы он не взял меня на работу мастером в Лесную командировку и не прикрывал бы грудью мою семью, помогая хорошими деньгами в виде премий. Мне было интересно рядом с ним жить. Я любил его, как родного человека.
Ступив подошвой ботинка из сохатиного камуса на первую ступеньку трапа самолета, Брытков обернулся. Наши глаза встретились.
-Никогда не думал, что именно ты будешь меня провожать до трапа самолета. Столько добра людям сделал за тридцать пять лет на Севере, тому же Мирону. Никто не пришел вечером. Так и остался стол накрытым.
Увидел он и Соболюху. На поле запретил контроль выходить с собакой. Соболюха ждал меня за оградой высокого зеленого штакетника, просунув собачью, черную мордашку между плашек.
Мы оставались. Нам с Соболюхой предстояло еще долго жить на Оймяконском меридиане.
