odynokiy (odynokiy) wrote,
odynokiy
odynokiy

Category:

Витькин выбор... Юрий Зорько (2)

...Летели долго. От монотонного гула двигателей и легкой вибрации клонило ко сну. И вскоре бородатые отшельники, свесив головы, спали, не проявляя ни малейшего интереса к происходящему. А Витька, впервые летевший на винтокрылой машине, прильнув к стеклу иллюминатора, смотрел во все глаза на медленно проплывающую внизу тайгу, всю изрезанную темными шрамами распадков. Там, где они переходили в долины, в безлесых прогалах поблескивали жилки речек. И чем ближе вертолет подлетал к хребту, тем больше сопки заголялись каменными осыпями. А когда рокочущая стрекоза зависла над хребтом, в глубокой пропасти под ней гряды сопок, теряя мягкость очертаний, казалось, превратились в грубые морщины на ладони старого великана. Смотрел Витольд сверху на совершенно незнакомую и такую разную тайгу и, путаясь в мыслях, думал: «Какая же она дикая…. Смотри-ка, как скалы похожи на развалины крепости… Похоже, вляпался я…. Ну да ладно, не боги горшки обжигают. Научимся!» Вздыхал, отстраняясь от иллюминатора, глядел на спящих товарищей и вновь, наливаясь тревожным ожиданием, прижимался лбом к холодному стеклу.

Инга в первый день, как улетел муж, не спускала сына с рук. Ей казалось, положи она хоть на минуту Василька в коляску, оборвется незримая нить, связывающая их троих воедино. А когда настало время самой ложиться спать, страшась одиночества постели, уложила его рядом с собой, сунув в ротик сосок истекающей молоком груди. Издерганная волнениями последних дней она от близости родного существа успокоилась и проспала без сновидений до самой солнечной рани. Разбудили ее громкие голоса соседских мужиков, спешащих к дежурной вахтовке. Открыв глаза, Инга чуть сама не закричала в голос. Сына рядом не было! Вскочив, она принялась лихорадочно шарить в сбитом ворохе постельного белья, готовая завыть от возрастающего страха. А Вася, прикрытый складками одеяла, лежал у самой стены и, сделав «серьезное дело», терпеливо ждал, когда мама-засоня поменяет пеленки и вволю покормит. Неожиданно спокойное поведение крохи помогло паникующей Пенелопе прийти в себя. Поспешно сменив подгузник, Инга принялась кормить «настоящего мужчину», поочередно поднося к жадно чмокающим губкам соски набрякших молоком грудей. При этом ее глаза, полные слез, сияли счастьем, а губы ласково шептали хвалу сынишке.

Шли дни, Инга уже не боялась, занимаясь повседневными делами, укладывать сына в коляску. По ночам же он по-прежнему спал с ней, но теперь ее глаза смыкало лишь легкое забытье. Стоило Ваське начать ворочаться и кряхтеть, полусон мгновенно слетал, как стая потревоженных птиц. С лихорадочной торопливостью перепеленав, даже если он был сухой, Инга садилась на кровать и, сунув сыну в рот титьку, раскачиваясь в полуобморочном состоянии, тихо пела колыбельную. Хотя нужды в этом никакой не было. Бутуз, пару раз чмокнув, выталкивал язычком розовый сосок и, отрыгнув, безмятежно засыпал. А у молодой мамы груди, потревоженные инстинктом кормления, ломило от болезненной тяжести. Придерживая их руками и не зная, как унять свербящую боль, она осторожно принималась ходить по балку, все время, прислушиваясь к посапыванию сына. Неизвестно, сколько бы еще ее терзали страхи и необъяснимая новизна ощущений в теле, если бы не соседка….

Вертолет, подлетая к Гынныму, резко пошел на снижение, одновременно закладывая крутой вираж. И вскоре опустившись ниже щетинившихся останцами вершин, уже рокотал, как Витьке на миг почудилось, не над обычной, а каменной рекой. Настолько пойма и ступенчатое русло были загромождены угловато окатанными большими и малыми обломками скал. Предстояла первая посадка и, казалось, найти среди этого камнелома подходящую площадку будет также трудно, как иголку в стоге сена. Но уже через минуту, слегка западая на хвост, винтокрылая машина приземлилась на речной косе, словно стрекоза на длинный узкий лист осоки. Сложенная камешником вперемешку с окатышами русловая отмель своей плотной поверхностью напоминала армейский плац. Настолько она была спрессована отступившим речным потоком. Инстиктивно втягивая головы в плечи от продолжающих вращаться лопастей несущего винта, все принялись выгружать снаряжение первой пары промысловиков. И пока сотоварищи сваливали бутор в кучу тут же на косу, Витька с напарником, запалено дыша, бегом переносили то, что могло промокнуть, подальше от воды. Мужики торопились с разгрузкой. Вскоре и им самим вот также попарно предстояло быть разбросанным по всему Гынныму. Подгоняло промысловиков не убывающее световое время, как оно торопило вертолетчиков, спешащих засветло вернуться на аэродром, а непреодолимое желание поскорее оказаться под своим клочком неба, в своих таежных владениях. Первобытный азарт и алчность наживы, от реальной возможности которой щекотало нервы, подгоняли их как глоток воды страдающих от жажды. Расставались охотники сдержанно, без слов крепко тиская заскорузлые от таежной работы ладони. Да и о чем еще можно было говорить, когда всем предстояло одно, и тоже. И все хотели одного – фарта, а уж как там сложится…. Минутное прощание прервал нарастающий свист лопастей, заставив тесно сбившуюся ватажку разбежаться. Двое кинулись к сложенному на берегу снаряжению, остальные четверо сноровисто запрыгнули в чрево готовой взлететь оранжевой стрекозы. Выпуклая дверь тут же закрыла темный провал, и в облаке брызг вертолет приподнялся над узкой полоской суши. Задирая кверху хвост, подобно бычку, выпущенному по весне на луг, он, стремительно набирая скорость, взмыл над порожистым Гыннымом. Не прошло и минуты, как рокочущий посланец большого мира скрылся за лесистым увалом узкой речной долины. И только затухающее эхо еще какое-то время напоминало о нем.

Но скоро эху надоело повторять чужой для этих мест звук. Поначалу робко, а настроившись на лад и в полный голос, оно принялось вторить знакомым распевам Гынныма. Ветер же, еще один постоянный обитатель здешних мест, подхватывал эхо, отраженное от крутых склонов, наполняя воздух присущим только для горных долин, многоголосым звучанием речного потока. Словно воплощая в себе своенравный дух незримого хозяина затерянного мира, он, не стихая ни на секунду, разгульно колобродил. То как собака, треплющая лоскут, порывисто раскачивал кроны лиственниц, что корявыми корнями раскалывали покрытые разноцветным лишайником останцы. То забавы ради дробил песню реки на отдельные звуки, усиливая или приглушая их до чуть слышного звучания. А то, распадаясь на отдельные порывы, шквалами приглаживал густую шевелюру тайги на крутых склонах. При этом посвистывая, как пищуха, перебегающая из одной расщелины останца в другую, не забывал утробно реветь зверем в вершинах распадков. От чего у человека, впервые оказавшегося здесь, возникало тревожное ощущение соседства с невидимым сумасбродным существом. А редкое для севера аномальное лето заставляло верить в нереальность.

В этом году оно, похоже, не думало уступать место капризнице осени. Уже август разменивал свою последнюю неделю, а одуряющая жара не спадала. Последний раз небо затягивалось тучами в конце мая. И не просто хмурилось, а ярилось блескучими молниями и сотрясалось громовыми раскатами. Три дня тогда проливные дожди сменялись холодной моросью. Потом еще неделю седой туман клочками висел в распадках и стынь клубилась паром изо рта. А тучи брюхатыми жабами, урча верховыми грозами, терлись о заросшие тайгою сопки. Когда же на сиверах растаял снег, и половодье бурным валом скатилось в Студеный океан, над Алданским нагорьем зародился антициклон. Постепенно разрастаясь, он накрыл безоблачным куполом почти всю Якутию. Температура воздуха от значений близких к нулю в начале лета, к концу июля скакнула за двадцать пять, а местами перевалила и тридцатиградусную отметку. День за днем, зарождаясь багрово-красным в тонкой полоске облаков у горизонта, солнце в полдень раскаленным шаром висело в зените, а на закате, погружаясь в зыбкое марево, опять наливалось румянцем меди. И весь день стоял полный штиль. Легкий ветерок ощущался лишь в часы восхода. Сил его дуновений хватало только колыхать кисейной занавесью тучи зудящих комаров, да разносить дурман багульника. От разительной, после зимней стужи, влажности воздуха, духоты и безветрия народ потел как в бане. При такой погоде на островах Меланезии папуасы ходят в набедренных повязках, а то и вовсе голышом. Но не в Якутии…. Конечно, год на год не приходится, случается, и здесь загорают на обдуваемых речных косах. А в этом году никому и в голову не приходило рисковать быть заживо обескровленным, как тот варнак, привязанный голым к дереву за воровство на промыслах.

Двое, обреченных на долгие месяцы быть в затворничестве, сидели на теплых от солнца камнях и крутили головами, прислушиваясь, приглядываясь и даже принюхиваясь к окружающей их глухомани. «Ну че, паря, давай посмотрим, че там за остров такой», – поднимаясь с валуна, напарник махнул рукой в сторону темнеющего вверх по реке руслового ельника. И тут случилось то, что Витька сам от себя не ожидал. Сидевший в нем единоличник подал голос: «А что на него вдвоем-то смотреть. Иди один, коль он тебе приглянулся. А я вниз спущусь, там, на повороте ельник не хуже твоего». Не ведала унаследованная от хуторян натура неписаных правил таежного бытия. На промысле, один из пары всегда атаман – тертый невзгодами, обласканный фартом таежник. А таким Витька станет лишь на четвертом десятке. Пока же он в полной невзгодами жизни профессионального ловца удачи только-только открыл счет дням и событиям.

И то если бы не Гуран, ходил бы в заштатниках, промышляя в ближней, опустошенной браконьерами округе. Где возможность сорвать куш равнялась вероятности встретить в большом городе шапошного знакомого, не возвращающего занятые в долг деньги. Но вершителю судеб – господину случаю было угодно оставить Гурана без его второго Я, кем был долгие годы неизменный напарник. В середине прошлого сезона, вернувшись с обхода кольцевого путика, тот прилег на минутку на нары, да так и остался лежать пластом. «Стоптался, однако, мужик» – лаконично промеж себя решили такие же, как он, таежные бирюки. «Теперь, поди, в райских кущах со зверьем балуется», – затаенно придерживая вздох, добавляли те, кто по годам были ровесниками умершего. После смерти друга брать кого-нибудь в напарники Гуран и мысли не допускал. Да охотовед уперся рогом: «Или промысел с напарником, или вот тебе порог. А ну как загнешься, от тебя до весны росомахи и портянок не оставят. А меня на старости лет под суд!» – хрипел начальник. Сцепились они в тот день, как сохатые рогами. А когда угомонились, вышли на крыльцо остыть да покурить, тут Степаныч и пробурчал: «Смотри-ка, какой любопытный, уже неделю у вездеходов ошивается. Чем-то этот парень повадками покойного твоего кореша напоминает. Тот тоже к рухляди железной тянулся». Тем дотошным человеком был Витька. В отличие от травящей байки разношерстной публики, осаждавшей контору в надежде наняться в штатные охотники, он участия в трепе не принимал, а крутился у стоящих в калашном ряду армейских транспортеров. И дернуло же Гурана после слов Степаныча дольше обычного задержать на долговязом парне взгляд, пытаясь увидеть в нем сходство. А охотовед не промах, поймал его на этом, тут же, подтолкнув плечом, прохрипел: «Вот и ладненько. Завтра с утра приходите договор подписывать. Так и быть, что ни попросишь, все дам». Вот и не верь в судьбу, а Витьке опять подфартило. Из десятка претендентов его только одного и приняли на работу. И Гуран, не любивший впустую трепать языком, согласился, нутром почуяв в нем такого же, как и сам азартного добытчика. Не пожалел он и сегодня, лишь с усмешкой про себя подумал: «Ишь, желторотик. Еще задница пером не обросла, а туда же, шерепенится. Однако, паря, уж ты-то по всем приметам захребетником не будешь». А вслух, рассматривая напарника, с иронией уточнил: «Не рано ли, паря, отпочковываться задумал? – Поправил висевший на широком ремне нож в инкрустированных ножнах и, не дожидаясь ответа, рассудительно заключил: – А впрочем, капкань отдельно. Но остальное, браток, нам по договору промышлять и делить пополам придется. И мясо, и рыбу, и зимовье, которое еще срубить надо. Так что давай, паря, разбежимся на час, другой, оглядимся, а потом за чайком и погуторим, как ты будешь свою половину аванса отдавать». И уже не смотря в сторону взбрыкнувшего сосунка Гуран, подхватив лежащее на спальнике ружье, размашисто зашагал к острову. Лицо Витьки, покрываясь бурыми пятнами гнева, было дернулось в блатном оскале, но спокойный и уверенный голос напарника смахнул гримасу, как порыв ветра легкую пушинку. От его коренастой фигуры, выверенных жизнью таежника движений, веяло правотой и силой. И Витька, как в прошлом, когда озлобленным несправедливостью мира, встретил алкаша Егорыча, почувствовал доверие к человеку, с кем ему предстояло делить на двоих и опьяняющую удачу и разочарование от упущенного фарта, не говоря уж о пресловутых пудах соли.

Сожалел ли он о словах, опрометчиво сорвавшихся с языка? В – первые минуты нет. Не мог Витька, долгие месяцы лелеющий мечту вольным стрелком хозяйствовать в тайге, смириться с ее несбыточностью. И хотя уже голос разума справедливо упрекал: «Тебе ли, парень, выпендриваться, когда в промысле ты пень - пнем». Но самолюбивое Я продолжало артачиться. «Ишь, раскомандовался, бугор! Сам решу, где мне ходить» – бубнил Витька себе под нос, вооружаясь по примеру напарника дробовиком. А Гуран, по-кошачьи легко ступая, все дальше и дальше уходил берегом к темно-зеленому ельнику, постепенно теряясь в развалах угловатых валунов. И скоро одинокая фигура человека, проявляясь в движении, когда он перепрыгивал с камня на камень, мелькнув раз-другой, окончательно слилась с усыпавшими берег валунами.

Только тогда Витька, с интересом следивший за скрадывающей походкой матерого, запоздало заторопился вниз к повороту реки. Стараясь идти также ходко, он с непривычки никак не мог выверить шаг. То, оступаясь, поскальзывался на окатанном боку валуна и тогда раскорячивался пауком, раскидывая в стороны руки. То сосредоточенно глядя под ноги, удачно преодолевал целую гряду окатышей, скаля при этом зубы. И конечно не думал смотреть по сторонам. А надо бы, ведь за тем и шел знакомиться с промысловыми угодиями. В отличие от человека две молодые норки давно уже засекли появление незваного гостя. Но, игнорируя его, продолжали, соперничая друг с другом, носиться взапуски по самой кромке уреза воды. Лишь иногда, словно по команде привстав столбиками, выглядывали из-за камней, буравя темными бусинками глаз невиданное существо. Возможно, первая встреченная живность так бы и осталась незамеченной, но надежный с виду окатыш, возьми, да и вывернись из-под ноги. Сохраняя равновесие, Витька крутанулся всем телом, выхватывая взглядом темные на фоне играющего солнечными бликами потока силуэты головок. В первый момент не понимая, кто перед ним, он с интересом рассматривал зверьков, однако уже через секунду сообразив, в охотничьем азарте вскинул ружье. Норки, испуганные и одновременно заинтригованные резким движением человека, на короткий миг замерли истуканчиками на плоском окатыше и, прежде чем Витька успел прицелиться, мелькнув белодушками, ретировались в воду.

В огорчении, не зная еще, что норки свой ценный мех нагуляют только к ноябрю, Витька весь вскипел в уросе. Но надо отдать должное, из неудачи он всегда делал вывод. Колония как школа выживания приучила к этому. Коротко психанув, он весь подобрался, и в его движениях появилось что-то от Гурана. К тому же встреча с грациозными зверьками всплеском адреналина напрочь прогнала поганое настроение, окончательно подтолкнув ершистого парня к мысли о примирении. Размышляя, как, не теряя лица, отказаться от поспешных слов, Витька на ходу крутил головой, шаря глазами вокруг. Взбудораженному появлением норок сознанию в каждом фантастическом нагромождении камней мерещилось нечто живое. Под ноги он теперь смотрел от случая к случаю и незримый хозяин долины не преминул подсунуть ему разбитую глубокими трещинами плиту. Заросшая сухой жесткой травой та, словно сходня с выломанными ступенями, притаилась между отделившимися от останца глыбами. Запнувшись о ее край и пытаясь удержаться на ногах, Витька выставил вперед ногу, но оступился в разлом. Падая лицом вперед, успел подумать: «Разява! Под ноги смотреть надо». А за мгновение до того, как брякнуться головой о каменюгу, услышал как бы со стороны язвительный голос: «Вот так недотепы себе черепки и бъют». От разноцветных сполохов в глазах и резкой саднящей боли уже сам в голос удивленно воскликнул: «Е….! Неужто, и вправду котелок пробил!» Но к его счастью, приложился он к глыбе не лбом, а только чиркнул головой чуть выше уха. Горячая кровь из рваной раны обильно потекла по щеке и шее за ворот рубахи. Порывисто дыша от боли и не думая о чистоте ладони, Витька прижал содранный вместе с волосами лавтак кожи к ране и, не разбирая, сел на щетинившуюся заколами глыбу. Пульсирующая боль от раны на виске растекалась по голове и спускалась по затылку к загривку. Слегка тошнило, и невесть откуда-то взявшаяся тоска холодной змеей лезла в душу. Приговаривая не к случаю прилипшую на язык поговорку: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – Витька осторожно принялся крутить головой, осматриваясь по сторонам. Думая, померещился все-таки голос, или, в самом деле, кто-то видел, как он поймал зевака. Но вокруг – только заросшие тайгою сопки, развалы камней, и полное безлюдие.

А Гуран в это время держал на мушке резвящихся в улове за перекатом стайку лутков. Подкравшись тише лисы, он ждал момента, когда на линию выстрела сплывется как можно больше уток. Не жадность, а расчетливость промысловика, берегущего каждый патрон, была в его выжидании. И действительно, первым же выстрелом он выбил трех птиц, а двух подранков добил вторым. Годами в два раза старше Витьки, смуглолицый и скуластый с черными жесткими волосами, спутанными прядями лохматившимися на голове, напарник был чистейшей воды забайкалец. И если степняку, родившемуся в юрте при кошаре просторный разбег безлесых сопок – край родной, то для Гурана, появившегося на свет у солдатской вдовы в зверосовхозе на Витиме, тайга с самого сопливого детства была школой выживания. Причем, не только бездушно суровой, но случалось, и насмешливой. Гуран за сорок лет, казалось бы, выучив всю ее науку, а нет-нет, бывал озадачен и даже прижат к стенке. Будь то внезапный паводок на горной реке при ясном небе, смывший лодку с припасами и снаряжением. Или зверьем осмысленный поступок. Когда кукша, обиженная тем, что ей не дали стянуть кусок хлеба, перелетала на ветку стоящей рядом лесины и метко какала в кружку с чаем, что ее обидчик держал в руке. Но всегда тайга неизменно требовала от таежника следовать на промысле правилу, утверждающему: «Грош делу, паря, цена, если вы с напарником в разные стороны смотрите». Потому-то Гуран и не думал заводить разговор с Витькой о дележе участка, когда вернулся с потяжелевшим рюкзаком к временной стоянке. Задержав взгляд на понуро сидевшем парне, он, молча, принялся разводить костер. Не расспрашивал Гуран напарника и о повязке на голове, когда они рвали на куски, обжаренные на рожне, утиные тушки, и запивали свежанину горячим густым чаем. Ведь те же не писаные правила гласили: «Ни к чему лезть в душу человека. Захочет, расскажет сам. Не сейчас, так потом». А времени у них было предостаточно. Промысел ведь еще даже не начинался….

Tags: Алданское нагорье
Subscribe
  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments