Хорошо писать дневник утром. Голова ясная, мысли сами просятся на бумагу. Так и сегодня. Через тонкие стенки палатки уже просвечивает солнце, но лагерь еще спит. Впереди камеральный день, никто и ничто не мешает мне и вот я пишу.
25.07.56
Ездил описывать канавы, а ребят отпустил на озеро ловить рыбу. С утра день был замечательный и я даже ехал без рубашки, но во второй половине дня пошли проливные дожди и я изрядно вымок, т.к. не взял с собой плаща. Промокли и рыболовы. Тем не менее, они привезли хороший улов рыбы и это было очень кстати, поскольку Гапонова все не было и мы сидели уже который день на пустой каше. Он должен был прибыть 25 и я ждал его весь день, но вот уже стало смеркаться, а каравана все не было.
Наконец, уже в темноте приехал Толя-III и привел с собой три вьючных лошади. На мой вопрос: «Где остальные?» — он сказал, что они где-то позади. Как потом выяснилось, он сказал Игорю, что Генкина лошадь не идет и Гапонов просил выслать им навстречу свежую лошадь, но я узнал об этом слишком поздно, было уже совсем темно, как ловить и седлать лошадь в темноте я не знал и решил, что благоразумный человек не попрется ночью без лошади, да еще через брод, а заночует где-нибудь и рано утром пройдет оставшиеся несколько километров. Может быть я был и не прав, но именно так я бы поступил на месте Гапонова.
Но Гапонов рассудил иначе. У него с Генкой промокли спальники и, вообще, он считал, что ему должно быть уделено особое внимание. Он перебрел Черную Берель ночью, пешком (надо отдать ему в этом должное) и пришел в лагерь в двенадцатом часу ночи. Я еще не ложился. На мое приветствие он буркнул что-то нечленораздельное, а набросился на Толю — почему тот не привел ему сменную лошадь. Не знаю, был ли он или не был прав по существу, но его тон, грубость и раздражение вызвали во мне такую же ответную реакцию. В конце концов, все мы люди, у всех нервы и когда кто-нибудь один слишком часто повторяет, что ему нехорошо, вспоминаешь, что и тебе тоже не сладко.
Я взял ответственность за не высланных лошадей на себя, облаял Гапонова за грубость и сказал ему, что он мог прийти в лагерь завтра утром и мир от этого не рухнул бы. Гапонов исключительно самолюбивый тип — свойство всех никчемных людей. Он сразу полез «в бутылку», начал кричать, что мы его еще не знаем, что он нам всем еще сделает что-то страшное, что в партии у нас бардак, что Шарковский дрянь — не обращает на караван никакого внимания, а караван это главное (!) в работе партии, т.к. если нечего будет есть, то и не будет работы. А потому, заключал он, нужно отобрать лошадей у маршрутчиков и отдать каравану. Не говоря о том, что все это ерунда, он не подумал еще, что всех вьючных лошадей посбивали и позагоняли именно они — караванщики.
Гапонов «отошел» немного и хотя заявил, что завтра он никуда отсюда не пойдет, все-таки разговор у нас принял мирное направление. Мы еще долго сидели у костра, пока он сушился и ужинал, и «выясняли отношения». Потом, пожелав друг другу «спокойной ночи», разошлись по своим палаткам. И хотя я в Москве несколько раз говорил Шарковскому, что не беру никакой ответственности за Гапонова (и Шарковский ни разу не упрекнул меня за него), меня все-таки мучает совесть — ведь это я привел Гапонова в нашу партию. Пожалел человека, помог ему устроиться в экспедицию — он так хотел этого, а теперь из-за него (и меня) страдает вся партия. Этот недоделыш утверждает в разговорах, что только «обиженные судьбой люди могут работать в таких условиях. То ли дело в Москве, — говорит он, — хоть в кармане пусто и в животе сосет от голода, оденешь велюровую шляпу, серый макинтош, пройдешь с портфелем по улице Горькова — все думают, что ты важная персона». Тьфу! Даже бумагу жалко на такие «высказывания». Но, ладно, до осени потерпим — и мы и он. Это одно из хороших свойств нашей работы — если с человеком не сработался, с ним легко и безболезненно расстаешься в конце сезона.
Но прошла ночь и наступило 26 июля. Погода не обещала ничего хорошего. Я встал в 6 часов утра и оформлял металлометрические пробы. В 6—45 Сайлау пригнал лошадей. Я поднял ребят и, пока не было дождя, мы стали ловить лошадей и набрасывать на них вьючные седла (пока сухие спины). Все мы были заняты делом, все, кроме одного. Этот человек не пришел вчера поздно ночью с караваном, не ходил в маршрут и, тем не менее, он счел возможным подняться не спеша, позже всех, пойти умыться (на полчаса, пока хорошая погода), потом он вернулся к себе в палатку и копошился там в личных шмутках. Нетрудно догадаться, что этим человеком был мой «аристократ» Толя Ютцев. Я все ждал, что в нем заговорит совесть товарища, но, т.к. этого не случилось, я вынужден был навестить его и сказать, чтобы он «кончил заниматься туалетом и шел седлать лошадей». Я был не очень вежлив и Ютцев надулся, как мышь на крупу. Потом он сказал, что я «напрасно кричу на людей». Так, прерываемые или поливаемые дождем, мы заседлали лошадей, завьючили первые две пары и я отправил вперед Ютцева и Гену. Все равно от них не было проку. Впрочем, мало проку было и в остальных. Лошадей вьючили, в основном, Игорь, я и Гапонов. Последний, опять-таки надо сказать к его чести, поднаторел в этом деле.
За ними отправили следующую пару с Юрой, затем с Клавдией Ивановной и Толей-II. Люди уходили пешком, на двоих была одна ездовая лошадь. Толя-III с моей кобылой провожал их до брода, перевозил через Аракан и возвращался обратно. Осталось три вьюка и три вьючных лошади. Казалось, сейчас мы загрузим оставшиеся шмотки и прощай Аракан — здравствуй Орочаган! Но это только казалось. Вдруг выяснилось, что нечем вьючить — нет веревок. А ведь в Берели веревок была куча и я предупреждал Гапонова, чтоб он их прибрал. Гапонов тоже «удивился»: «Веревки были», — сказал он. Но «были» это прошедшее время. Пришлось оставить часть груза и шестиместку на старом лагере, Гапонова и Сайлау с лошадьми и уйти с теми вьюками, которые у нас были.
Я, тем более, не мог долго размышлять, а тем более возиться с вьюками без веревок, потому что дождь задержал наш выезд, караван растянулся и появилась угроза, что мы или не поставим лагерь до темноты или, вообще, растеряемся. А ведь вечером на новый лагерь должны были собраться все маршрутчики.
Я на своей кобылке поехал вперед, оставив в заслоне Игоря и Толю-III, которые оказались без вьючных лошадей. И правильно. Минут через 15 я догнал Клавдию Ивановну. У нее одна вьючная сдернула уздечку и гуляла как хотела, только не в нужном направлении. Тут же подошел Толя-III. Я сказал ему, чтобы он отдал свою лошадь Ивановне, а сам с Игорем и Толей-III поймали эту лошадь. У озера Коксу я догнал Толю Ютцева, провел некоторое время его лошадей, а он ехал на моей кобыле. Потом я таким же образом подменил Юру и всю вторую половину пути шел пешком, ведя двух вьючных лошадей. Дождь принимался несколько раз на день и хотя я снизу был мокр выше колен, все остальное было надежно прикрыто моим добрым плащом. По дороге нас нагнали Грозный и Индус, из чего я заключил, что Шарковский и К* едут сзади меня.
Если они ехали через лагерь, — думал я, — возможно они захватили оставшиеся вьюки, т.к. у них были веревки-арканы. Еще мы встретили по дороге Вадима, а потом Сизова. Смотрю, идет по дороге охламон, а на нем зеленый балахон — это и был Сизов в штурмовых штанах и дамском прозрачном зеленом плащике-накидке. Они потеряли лошадей и шли их разыскивать (вместо маршрута). Лошадей мы видели в одном из боковых логов — там же стояла палатка Риты.
Не доходя до Аракана, морена, по которой мы шли, приняла такой характер, что я стал опасаться — найду ли я место для лагеря. Я остановил караван на полянке, которая хоть и не была хороша, но все же могла служить местом прибежища, а сам поехал вперед посмотреть, что там. Место для лагеря нашлось и, когда я вернулся к каравану (минут через 20), нас догнал и Шарковский. Мы поехали вперед и вскоре под дождем поставили лагерь.
3.08.56
Утро. Я слышу, как за палаткой потрескивает костер — то Ивановна жарит рыбу. Пришел караван, привез письма и продукты. За плечами июль месяц и с ним 1000 кв. км плана. Когда ты на коне, а конь на тропе, то можешь считать себя уже дома. Мы «на коне» и хотя впереди еще самый трудный участок — Катуньские белки, но впереди еще и 1,5 месяца — можно отсидеться в непогоду, досмотреть неясные участки и безусловно заснять оставшиеся 500 кв. км. Но вернемся к последовательно-повествовательной форме.
29.07.56
Шарковский, Таня, Сизов и другие — всего 10 человек ушли на три дня в район Звончихи. У меня тоже был маршрут на правобережье Коксу между Звончихой и Игнатихой, и я хотел сделать его первым из тех трех, которые мне предстояло сделать из лагеря. Но Шарковский посоветовал мне начать с другого маршрута, т.к. броды через Коксу были нам неведомы и лучше было обождать, когда спадет вода после дождей. Сами они должны были бродить Коксу километрах в двух ниже меня и ехать с ними не было ни какого резона. Я поехал в маршрут по левобережью Коксу, а кавалькада тронулась в противоположную сторону. Есть что-то трогательное в моменте, когда люди разъезжаются в разные стороны и особенно на несколько дней. Каждый смотрит в сторону товарища, думает о трудностях, которые ждут его в горах, кратким напутствием, а иногда просто жестом или взглядом желают удачи.
Счастливого пути! Хорошей дорожки!
И вот передо мной вновь тропа, по которой я вел караван к этому лагерю. Но тогда шел дождь, а сейчас светило солнце. Тогда мы шли навстречу с товарищами, сейчас мы расходимся в разные стороны. Даже на одной и той же тропе каждый день проходит по иному.
Мы доехали до начала маршрута и даже какую-то часть пути подъема по склону проделали на конях, потом я назначил Сайлаю встречу в 8 часов вечера и мы с Толей полезли на скалы. Маршрут этот не был чем-либо особо примечателен. Труден был только спуск в кар, но и его мы преодолели. Однако, времени на весь маршрут у нас не хватило. Проделав 3/4 работы в 7 часов вечера я должен был прекратить работу и начать «сваливаться» к лошадям. Я рассчитывал, что в 8 — начале 9-го буду в условленном месте, но не тут-то было. Дно долины, хотя и плоское /относительно/, но завалено камнями, поросшее кустарником и заболоченное оказалось совсем неудобным для передвижения. Два часа мы интенсивно пробивались к лошадям и я устал за эти два часа больше, чем за весь маршрут. В 9 часов мы встретились с Сайлау и в 10-ть на рысях уже почти в полной темноте вернулись в лагерь.
30.07.56
Утром Ритуля рассказала мне, что Шарковцы перебрели благополучно Коксу и ушли на Звончиху. Исключение составил, разумеется, Сизов. Он выехал из лагеря первым, но не захотел брести Орочаган в объезд, где нормальный брод, а полез в устье Орочагана, где вода глубокая, быстрая, и, что хуже всего, огромные валуны. Здесь тоже можно бродить, но, очевидно, только в низкую воду. Даже казахи, проезжающие на Рахмановские ключи, бродят в обход этого места. А Сизову, конечно, нужно было перебрести именно здесь. Кончилось тем, что Шарковский с отрядом успел объехать Орочаган, перебрести и спуститься к устью, а Сизов все еще бился на камнях на этой стороне.
Шарковский с той стороны сказал ему нечто крепкое, после чего Сизов подхватился и поехал в объезд, а отряд не стал его, разумеется, ждать, поехал дальше, и в нужном месте перебрел Коксу. Сизов подъехал к этому же месту и, как рассказывает Ритуля, которая в это время шлиховала Коксу, полез опять на глубину вместо того, чтобы переехать явно по мелкому месту.
Когда лошадь уходит под воду и вода начинает заливать седло, то всякий благоразумный человек повернет обратно, но не Сизов. И вот, рассказывает Ритуля, перед ней река, над рекой по пояс Сизов и впереди него уши лошади — больше ничего не видно. Когда она мне это рассказывала, я представил себе Сизова, переезжающего через реку на рыбе: вода, из воды тянется повод, за который держится Сизов, а под ним огромная рыба, за жабры которой и зацеплен повод.
Шутки, которые могли плохо кончиться. Сизов все-таки вынужден был вернуться на левый берег и скрыться в кустах. По предположению Раи, он там выжимал свои штаны. Но если бы только дело было в штанах Сизова! Он промочил карты, аэроснимки, хлеб — все! Бредя по глубине, он даже не удосужился надеть на себя полевую сумку — она была привязана к луке седла и находилась примерно на уровне колена. Свой «брод» он объяснит так: «Я разве для себя — я для людей. Можно было перебрести и на мелком месте, но я думаю: а вдруг девчата поедут сюда, надо показать им, что здесь глубоко».
Я чуть не умер со смеху, а главное, кому он хотел «показывать» брод. Ритуля два года шлихует по речкам нашего района. Она знает эти речки как никто и, я уверен, лучше любого из нас, и даже Шарковского, может перебрести любую речку. Таня очень правильно выразилась как-то о ней и Рае, назвав их «отважным отрядом». И, действительно, какое бы задание они не получили, всегда это задание бывало выполнено без разговоров, без сетований — безмолвно, как любое рядовое повседневное задание. А ведь шлиховать горные реки тоже не мед.
Ну, одним словом, Виктор Иванович подсушился, переправился и на этом пока с ним можно бы покончить. Вопрос стоял, где переправиться мне. Ритуле надо было продолжать шлиховать Коксу и мы поехали вместе. Первый брод, который она мне показала, Сайлау забраковал: «Не знаю, — сказал он, — здесь лошадь понесет». Второе место было просто отличное. Мы перебрели Коксу даже не замочив ботинок. Я помахал рукой Ритуле, которая следила за нашим бродом, и… полез в гору. Собственно, так начинается почти каждый мой маршрут.
Объезд Орочагана, брод и т. п. заняли довольно много времени. Кроме того, учитывая, что перед этим мы вернулись очень поздно, что мне нужно было еще раз брести Коксу, на этот раз выше лагеря и мне могло не хватить времени на все, я торопился. Особенно меня смущал брод. Дело в том, что и выше нашего лагеря и ниже его, Коксу течет по широкой долине. Река меандрирует, течение ее спокойней и глубина меньше, чем на участке против лагеря. Здесь Коксу врезается, скорость течения увеличивается и река представляет собой сплошную белую пенящуюся на камнях ленту. Но, хотя я и смотрел издали место, где мне предстояло бродить и встречать Сайлау и видел, что перебрести можно, я не был уверен, что он сможет перебрести именно в этом месте и что все будет нормально.
А заночевать на том берегу без спальников — бррр… такая перспектива мне не улыбалась. Поэтому весь маршрут мы проделали в темпе и спустились к Коксу в 6 часов вечера. Сайлау должен был встречать нас в 8 часов. Берега Коксу были здесь сильно заболочены и поросли кустарником. Ждать Сайлау можно было только на маленькой галечниковой косе. Донимали комары, надвигался дождь. Толя стал уговаривать меня бродить Коксу пешком. Если бы мы ее перебрели, то минут через 20—30 мы могли быть в лагере. Я видел, что перебрести Коксу можно, но колебался.
— Что тебя удерживает? — спросил Толя.
— Несчастные случаи, — ответил я.
Несчастные случаи, правда, как правило происходят по собственной глупости. Но глупость никогда не ведет к гибели преднамеренно. Не глупо ли, думал я, пытаться брести Коксу пешком, когда через 1,5—2 часа за нами придут кони, и мы переедем реку запросто и без риска. Тем более, что можно было набрать сушняку, развести костерок, погреться у него, а дымом отогнать комаров и подать Сайлау сигнал о месте нашего расположения.
Но близость лагеря, а с ним и настоящего отдыха, была столь заманчива, что я подался на уговоры Толи.
— Хорошо, — сказал я, — но я пойду первым и, если вода будет заливать мне колени, то я вернусь.
Я засучил брюки и вошел в воду. Толя остался на берегу. Он только спросил меня:
— Мне подождать или брести?
Я подумал: Вот! Втравил меня в брод, а сам остался на берегу, но, разумеется, сказал ему: «Подожди».
Вода на середине залила мне колени, но выше колен не поднималась. Значит, глубина была не опасная, зато течение норовило стащить меня. Но и оно оказалось недостаточно сильным. Я перебрел на левую сторону Коксы. Толе я велел взять кол и упираться им. Он послушался и вскоре так же был на левом берегу. Мы вылили воду из ботинок, отжали носки и бодро тронулись по направлению к лагерю. У самого лагеря нам встретился Сайлау. Он вел нам коней. Увидев нас на тропе, он оторопел и даже как бы окаменел от удивления. Мы с Толей не могли удержать улыбки.
31.07.56
Я вышел в третий, последний из заданных мне маршрутов по левобережью Орочагана. На топографической карте, так как этот маршрут был Шарковским намечен линией, было нечто загадочное. Был показан крутой обрывистый склон, на котором не было даже горизонталей, а стояли значки обрыва и по нему вверх была показана тропа. Шарковский задал мне маршрут на гору по тропе, а там по водоразделу. «Но, ты, — говорил Козьма Прутков, — не верь написанному». «Тропа» оказалась ручьем, текущим в крутой узкой расщелине — просто картографы ошиблись. И я полез на гору без тропы. Надо сказать, что если Ритуля поднаторела по части бродов, то я теперь мог влезть на любую гору, как бы крут и обрывист не был склон. Но дело не в том, что я стал отличным скалолазом, нет, я никогда с триконями или без триконей, со страховкой или без страховки /пусть меня страхует даже сам Абалаков/ не полезу там, где можно сорваться. Просто я научился выбирать место для подъема, так же как Ритуля место брода. И на этот раз я так же благополучно поднялся наверх, хотя со стороны склон казался стенкой. Правда, я затратил на подъем много времени и вылез наверх только к 3-м часам дня, но наверху были однообразные граниты и мы прошли маршрутом в намеченные сроки. Сайлау поехал посмотреть брод и сейчас же вернулся. Вода у берега заливала выше сапог. Мы поехали в обход. Мы были на коне, а конь на тропе. Позади был июль и 1000 км плана.
Пусть хлещет дождь, думал я и тут же поправлял себя, нет, не пусть. Ведь товарищи мои еще в маршруте. Правда, они заканчивают маршруты, им остаются только подъезды к лагерю, но все равно, пусть они вернутся, а тогда… тогда пусть дождь хлещет хоть неделю. Все равно накопилось очень много камералки.
Но дождь не хотел подчиняться никакой логике и хлестал вовсю. Ритуля была уже в лагере. Она перебрела Орочаган в устье. Приехали в лагерь и Таня с Олегом. Мы сидели под тентом у костерка, ели горячую обворожительную уху и ждали остальных. Снизу должен был подъехать Шарковский, сверху караван. Но темнота уже вступала в полные свои права, а сроки возвращения были самые оптимальные (в смысле — при самых благоприятных обстоятельствах). Мы устали за эти дни и вскоре разошлись по своим палаткам.
Утро первого дня августа месяца встретило нас солнцем и сиянием голубых небес. У Тани оставался на этот день еще маршрут, я поехал доделывать первый незаконченный маршрут, Ритуля пошла шлиховать Орочагон вместо Игоря, а Игорь с Толей-II я оставил в лагере делать печку. Так начался этот день, который по идее должен был быть камеральным или днем отдыха.
Мой маршрут был коротким и, с точки зрения дневника, примечателен лишь разговором с Ютцевым. У него испортился прибор (радиометр) и я, вручая ему рюкзак, сказал, что единственный раз за весь сезон он будет исполнять свои прямые обязанности. Он возразил мне, сказав: «Я не коллектор». Я пыхнул и сказал, что мне безразлично как он называется и мне нужен помощник, а не аристократ. И если он не хочет мне помогать, то я могу его откомандировать к Шарковскому. Некоторое время длилось молчание, потом он спросил: в чем заключаются его обязанности. Я сказал ему, что в его обязанности входит нести рюкзак с образцами, отбирать и обрабатывать металлометрические пробы, обрабатывать образцы, готовить к маршруту продукты и т. п. Он спросил, а чем же занят я. Я долго и терпеливо объяснял ему, что я веду маршрут и геологический и по трассе, что я составляю карту, получаю задание, продумываю его, отбираю снимки, отвечаю за работу и за жизнь и свою и его, Ютцева. Я спросил его, было ли когда-нибудь, чтобы я заставлял его работать, а сам ничего не делал. Он сказал: нет.
— Вот, когда ты будешь инженером, — сказал я ему в заключение, — тогда ты поймешь, как важно иметь в работе хорошего помощника.
Ютцев сказал, что он согласен делать все что от него требуется, но, что, во-первых, он не получает от этой работы никакого удовлетворения, а во-вторых, по его мнению, он все же «не должен делать черную работу». Остальную часть маршрута мы прошли мирно. Он нес рюкзак, но держался весьма пассивно. Будущее покажет, к чему приведет этот разговор.
К 5 часам мы возвратились в лагерь. Ивановна в ожидании возвращения маршрутантов напекла лепешек и я только перекусил, как подъехали трое казахов. Они ехали с Рахмановских, у одного из них на седле был трехлетний мальчуган, прикрытый плащом и в лихо заломленной грязной белой панаме. У мальчугана сохла левая рука и левая нога, его возили лечиться и, говорят, помогло.
Казахи сообщили, что на Рахмановских наш караван сегодня не ночевал. Значит, сегодня караван ждать уже не приходилось. Лил дождь. Я предложил казахам переночевать у нас, освободил им одну палатку. Приехали Таня, Олег и Гена — все мокрые насквозь. Переоделись, поужинали, а шарковцев все не было.
Решили, что, видимо, их задержала непогода, и завтра к обеду они вернутся. Если их не будет и завтра — послезавтра утром выезжаем им навстречу — решили мы с Таней. Правда, было неясно, что может дать наш выезд. Их было семь человек во главе с начальником. Если что-нибудь с кем-нибудь случилось — их было достаточно, чтобы оказать помощь, принять меры к спасению, сообщить в наш лагерь. Но, с другой стороны, бывает же, что следы ведут в бергшрунт и там обрываются. Горы вокруг суровые и молчаливые. Никогда не узнаешь, почему они не отпустили от себя человека. В эту ночь у меня не было ощущения, что мы на коне, а конь на тропе. Я думал, что придется «свернуть с тропы», снова ехать на Звончиху, терять время. Пятый день отсутствия товарищей — это серьезное дело. Не даром я на Арасане беспокоился, что меня пойдут искать.
2.08.56
Мы камералили; до 4-х часов заняла обработка металло-метрических проб. Мы работали и все поглядывали на дорогу — не едут ли? И вот к 6-ти часам вечера с обоих сторон одновременно подошли караван и отряд Шарковского. Снова все были в сборе. Снова все заботы и тревоги остались позади. Шарковский исхудал и стал черный, как грач. Он рассказывал нам, как наблюдал контакт двух интрузивных тел, причем одно из них рвало другое, расспрашивал нас о маршрутах, где что кто видел. У меня была сварена банка сгущенки. После ужина мы взяли кружки с чаем, залезли в палатку, зажгли свечу и до половины двенадцатого сидели и говорили о том, где что есть, где что должно быть и как все это будет.
Впереди несколько дней большой камералки.
Когда мы все вечером собрались на ужин, я спросил Сизова:
— Виктор Иванович! Говорят, ты Коксу на рыбе переезжал?
И Сизов начал объяснять:
— Так я же не для себя, я для людей…
Взрыв хохота охватил всех поголовно. А Сизов продолжал:
— Я вижу, девчатам надо переезжать, а здесь глубина. Я и поехал туда, чтобы они видели, что здесь глубоко…
Хохот был настолько дружный, что люди не могли есть, — до спазм в горле, до слез, до колик. Сизов еще что-то объяснял, а Олег, все еще смеясь, сказал ему:
— Вы бы еще утонули там, чтобы показать, что можно утонуть.
А я добавил:
— Не для себя, а для людей…
И снова все хохотали и долго еще не могли успокоиться. А Толя Ютцев сказал мне потом:
— Не понимаю, зачем он говорит очевидные глупости. Можно в шутку сказать глупость раз или два, но всегда говорить глупости, все время…
— То это похоже на правду? — спросил я.
И Ютцев пожал плечами.
Похоже, что это выражение — «Я же не для себя, я для людей…», — станет надолго общей поговоркой.
За этим же ужином я рассказал, как мы с Толей бродили Коксу, и мне немедленно влетело от Олега.
— Вы сумасшедшие, — сказал он. — Кто же бродит горные речки поодиночке? И какой смысл? Одному перейти и смотреть, как тонет другой?..
И тут же дал мне подробную инструкцию: брести надо вдвоем, положив руки на плечи друг другу. Или «таджикской стенкой» — обнявшись за плечи. Тогда каждый поддерживает соседа и брести легче и безопасней. Тут же выяснилось, что он с Таней несколько раз таким образом бродили реки и что на Звончихе их чуть не снесло /все-таки/.
Таня рассказала, что они встретили в маршруте медведицу с медвежатами. Дело было в каре, медведица поднималась снизу прямо на них.
— Сначала мы испугались и не знали, что делать, — рассказывала она, — а потом стали кричать. Медведица подхватилась и припустилась в сторону, причем она бежала вверх по таким осыпям и таким скалам, что мы с Олегом решили, что она непременно разобьется.
Мы все посмеялись, «пожалели» медведицу, а я подумал при этом, что если бы медведь дал мне гарантию, что не съест меня и позволит сесть на себя верхом, то лучшей скотинки для передвижения по горам не придумаешь.
(продолжение следует)
