Что бы не терять времени, Векшин решил совершить несколько боковых маршрутов от заимки. Сама заимка располагалась на высоком обнаженном угоре. Когда-то здесь все выгорело, а теперь земля разделана, стоит сжатый хлеб в копнах, пустой, видно летний, досчатый балаган, в стороне видна пасека.
Векшин до обеда обошел все это хозяйство и вместе со Столетовым выкопал два шурфа, а в обед снова залаяли собаки и Василий, глянув в окно, сказал:
- Ваши идут.
Да, это был караван. Покачивая навьюченной кладью, одна за другой медленно выходили из тайги лошади, а впереди их шагал бородатый Володя Доброхотов. Векшин на радостях обхватил его и поцеловал прямо в бороду.
С Володей пришли еще два человека - радист Беркович и конюх Терехин. В избе все уже не могли уместиться и Тарас Савинович предложил им для жилья баню. Они приняли это предложение и, пока Столетов с Берковичем и Терехиным натягивали в дополнение к баньке палатку и перетаскивали туда все имущество, Векшин сидел и слушал Доброхотова. Володя рассказывал, как они шли по тропе, как прорубались сквозь завалы, как гатили болота, как останавливались на лужайках подкормить лошадей и из всего сказанного перед Векшиным постепенно складывалась общая картина. Ее неутешительный итог был тот, что идти с лошадьми даже по тропе куда труднее, чем можно было предполагать. Но продвижение еще куда ни шло, а вот что делать с бескормицей? В тайге вообще не так много корма лошадям, а к сентябрю на этих широтах и вовсе нечем кормить.
Он решил связаться с Шатровым, чтобы заказать самолетом овес и еще продуктов, и сказал Берковичу, чтобы тот в первую очередь подготовил рацию. На Берковича смотреть было страшно. Он воевал радистом танка и горел вместе с командиром дивизии, который до последней возможности поддерживал связь с наступающими подразделениями. Но и недаром Беркович был радистом командирского танка. Как он сам говорил, он мог на "ключе" сыграть вальс Шопена.
Было не их время связи, но Беркович был все-таки Беркович и, дважды получив в ответ "99", он все-таки вклинился и передал радиограмму. Векшин сидел и следил, как он отбивал свою "морзянку", когда подошел Ввсилий и попросил на "завертку".
- Куришь, - удивился Векшин, протягивая ему кисет.
- Потихоньку. Что бы отец не видел.
Они помолчали, потом Векшин опять спросил:
- Ты, говорят, в армии был?
- На флоте, - поправил Василий. - Семь лет отслужил. В Японию плавал.
- И как же ты сюда вернулся?
- Так я не на постоянно. Зимой охотничаю, а летом в город ухожу, на катерах
плаваю.
- Вон ты какой, - протянул Векшин. - А я все к тебе присматриваюсь, вижу не похож на других, а в чем не определю.
Василий засмеялся.
- Здесь еще дедушкин дух силен. А я... я и вовсе на корабле комсоргом был.
- Послушай, комсорг, - вдруг живо сказал Векшин. - Пойдем с нами проводником. Нет, ты подожди сразу, подумай. Ты же знаешь, за каким делом мы идем. Новая земля здесь будет, новая жизнь. Ведь ты за эту жизнь воевал. И я воевал, и Володя. А у Берковича видишь лицо какое. Ведь все это за свое, за новое. А нам трудно сейчас, ой, как трудно. Видишь, они по тропе больше недели шли, сколько же нам без тропы да без проводника придется...
- Так я пойду, - улыбнулся Василий. - Вот только как отец...
- Что отец? Уговорим отца. Ведь факт, уговорим?
- Уговорим, - солидно поддержал Столетов.
Беркович снял наушники и передал Векшину радиограмму. Шатров запрашивал возможность посадки самолета и просил установить опознавательные знаки.
Самолет прилетел в точно указанное время, долго кружил в поднебесье и, не найдя их в осенней пестроте тайги, улетел обратно. Снова пришлось связываться с Экспедицией, уточнять свое местонахождение и опознавательные знаки.
И вот самолет на заимке.
- Чего же это ты вчера? - спросил Векшин пилота.
- А черт вашу плешину с высоты разглядит.
- Так костры же...
- Что костры. Тайга во многих местах дымится...
Летчик, молодой белобрысый парень, отвечал, а сам смотрел через плечо Векшина. Ему, видимо, и самому было чрезвычайно интересно, куда это он попал.
Его уводят на заимку, угощают молоком и медом, а Володя, Столетов, Беркович и Терешин разгружают самолет. Здесь и овес, и хлеб, и масло, и сахар, и сгущенное молоко, и свежие газеты, и новые комплекты крупномасштабных аэроснимков.
Векшин отдает распоряжение сразу готовить вьюки. Завтра чуть свет они выйдут с заимки. После вторичного разговора с Савиным Порфирьевичем, дорога к истокам Большой Вишеры ему становится ясна. Вернее, ему становится ясно,
что туда нет никакой дороги. Но Векшин надеется, что аэроснимки и Василий
восполнят этот пробел. Василий все-таки идет с ними. Он сказал отцу, что хо-
чет посмотреть белку в этом районе на случай зимней охоты. Тарас Савинович
внимательно посмотрел на него, видимо понял истинную причину, но не воз-
разил, а только сказал:
- Что ж, ступай с богом.
Довольный исходом переговоров Векшин тут же пошутил:
- Помни, я тебе теперь вроде бога.
И вот Василий уже вступил в тайгу. Он идет впереди, прокладывая отряду направ-ление. За ним с топорами идут Володя и Михаил. Они расчищают дорогу лошадям. Бер-кович ведет первую лошадь, Терешин замыкает шествие с последней. По старой привы-чке, выходя с заимки, Векшин пропустил их всех мимо себя и, когда лесная чаща скрыла последнюю лошадь, обернулся и еще раз окинул заимку прощальным взглядом.
Вся семья Илюшиных вышла проводить их. Здесь были и Савин Порфирьевич, Тарас Савинович с сыновьями Иваном и Петром, и сынишка Петра, внук Тараса Савиновича и правнук Савина Порфирьевича шестилетний Гришутка. В руках у него было еще только духовое ружье и на мир он смотрел из-за загороди заимки, но это его на будущий год пошлют в Чернорильск в школу и, кто знает, может быть это именно ему доведется водить пароходы через воды Большой Вишеры.
И поворачивая за караваном Векшин еще раз подумал:
- "Да, велика Россия. Велика, а уже не та...".
16.
Четырнадцать дней они прорубались по тайге. Четырнадцать дней гатили болота. И за четырнадцать дней продвинулись только на тридцать два километра. Тропы, о которой рассказывал Савин Порфирьевич, фактически не существовало. Все заросло, завалило буреломом, а тесы заплыли смолой настолько, что даже Василий с трудом отыскивал их. Но хуже всего было с лошадьми. Три из них, маленькие выносливые монголки, шли навьюченные самым тяжелым грузом и как-будто не замечали ни тяжести, ни трудности пути, ни бескормицы. Но две другие, высокие и крупные, в прошлом кавалерийские кони, списанные по старости, были совершенно не приспособ-лены к таежным переходам. Их вид не понравился Векшину еще когда они пришли на заимку, но за пять дней они подкормились, отдохнули и Векшин думал, что и дальше будет не хуже. Надежды его не оправдались. Войдя в тайгу они снова потускнели, плохо ели даже тот овес, который им выдавал по повышенной норме Терехин и, кроме
всего, у них стали опухать ноги.
Терешин просто переживал за них. Конюх причернорильского колхоза, пришедший к Векшину вместе с законтрактованными монголками - кавалерийских Векшину "уступил" завхоз, Терешин с абсолютным равнодушием относился к личным невзгодам, но видеть, как мучаются лошади, он не мог. Он мазал их дегтем от мошки, перевязывал разбитые ноги, скармливал им свой сахар, а когда кавалерийские начали ложиться, первый снял с них часть груза и понес на себе. Вскоре его примеру пришлось последовать и остальным. Теперь каждый участник перехода нес на себе полный рюкзак и, тем не менее, этих двух лошадей все время приходилось то вытаскивать из болота, то помогать им на подъемах, то снимать с них тот небольшой остаток грузов, который они еще несли.
Каждое болотце, каждая рытвинка как бы притягивали их. Лошади начали ложиться и вот, на пятнадцатый день одна из этих лошадей легла опять. Отряд преодолевал в это время болото. Все измучились до крайности и история с лошадью была вершиной в этом трудном переходе. Векшин, Столетов, Беркович и Терехин стояли над ней не зная, что еще сделать и не в силах что-либо предпринять. Василий был где-то впереди, отыскивая затерявшийся затес.
- Попробуем еще раз, - сказал Векшин, но они продолжали стоять не двигаясь.
- Может подкормить ее, - нерешительно сказал Терешин.
- Подкорми, - тем же тоном, что и "попробуем", - сказал Векшин.
Терешин открыл куль с овсом и положил его перед мордой лошади. Она не ела. Тогда Столетов вдруг набросился на нее и стал бить.
- Вставай! Вставай! - с ожесточением вскрикивал он.
Векшин остановил его.
- Попробуем еще раз, - снова сказал он.
Лошадь снова попытались поднять за хвост и на веревках - ничего не помогало. На этот раз у нее не было ни малейшего желания даже попытаться встать. А тут увязла еще одна, оставленная без присмотра. Пришлось первую лошадь оставить.
- Может отлежится, - сказал Беркович.
С нее сняли груз, седло, вынесли все это вперед, за болото, а сами стали вытаскивать вторую лошадь и выводить остальных. Затем вернулись к первой. Она лежала в том же положении и смотрела на мир тусклыми глазами. Было
ясно, что дальше она идти не сможет.
Подошел Василий. Он обошел лошадь и остановился так же как и остальные.
- Что делать будем? - спросил Векшин.
- Чем ей мучиться, лучше кончить ее, - сказал Василий.
Векшин колебался.
- Нет. оставим. Может отлежится, встанет...
За болотами, не сговариваясь, стали на привал. Василий ушел вперед посмотреть дорогу, а Векшин, в который раз, разложил карту и аэроснимки. Карта миллионного масштаба мало что говорила ему, но зато аэроснимки представлялись сплошным узором кружев. Сравнивая по ним уже пройденный отрезок пути с тем, который еще предстоя-ло пройти, он видел, что и дальше будет не лучше.
Вернулся Василий. На вопросительный взгляд Векшина он ответил односложно:
- Болото.
Да, с лошадьми здесь было не пройти. Они, очевидно, уже вступили в предверье Вишерских болот, а впереди еще поймы таких рек, как Прелая и Пучеглазиха - одни названия чего стоят, по ним даже на карте и то обозначены болота.
Векшин понимал, что сейчас каждый участник отряда ждет от него решения. Он и сам не раз поглядывал на Голубеву, которая часами сидела над картой. Тогда у него была спокойная уверенность. Он знал, что Любовь Андреевна найдет правильное решение каждому маршруту и теперь такое решение ожидали от него. И это решение было. Чем больше он думал, тем отчетливей и неотвратимей становилось оно, но, памятуя свой переход к заимке Илюшиных и прикидывая расстояние до Вишеры, а от нее до выхода на Ирку, Векшин никак не мог решиться. Но думай, не думай, выход был только один.
- Лошадям дальше не пройти, - сказал он и все разом оставили свои дела и
повернулись к нему, как будто действительно только и ждали, когда он заговорит. - Будем пробиваться на Вишеру пешком.
- Это прыжок в неизвестность, - сказал Володя.
- Не возвращаться же.
Векшин смотрел в лица товарищам. Василий был бесстрастен, словно с самого начала не предполагал ничего иного, Володя смотрел сосредоточенно и сердито. Не то, чтобы он был не согласен, но ему не хотелось возвращаться, а с лошадьми, конечно, придется идти опять ему и притом опасения за товарищей, ведь, шутка сказать, риск все-таки не малый. Терёшин смотрел просто с испугом. На обожженном лице Берковича ничего нельзя было прочесть.
- Всё, - сказал он. - Иного решения нет. Сейчас запросим Экспедицию, а завтра с утра каждый своим маршрутом.
Он составил и передал Берковичу радиограмму:
"Девятнадцатого сентября подошли вершине реки Прелая тчк Связи заболоченностью и труднопроходимостью тайги последние 18 км шли 8 дней все время прорубая тропу тчк Результате тяжелого пути и бескормицы пала одна лошадь зпт вторая плохом состоянии тчк Дальнейшее продвижение лошадях невозможно тчк Во избежание гибели всех лошадей решил последних отправить обратно зпт сам вместе двумя рабочими отправляюсь на Вишеру пешком последующим выходом по речке Пучеглазихе тчк Векшин".
Беркович наладил рацию. Снова было не их время, но он все-таки включился в волну Экспедиции, только вместо того чтобы передавать, сразу взялся за карандаш и стал записывать.
- Что там? - спросил Векшин.
- Циркулярную передают, - не отрываясь, ответил Беркович.
В циркулярных радиограммах, как правило, передавался ход выполнения
плана по партиям и Векшин вспомнил Голубеву. Ее партия неизменно фигу-
рировала первой и она всегда с большим интересом ожидала очередную "ци-
ркулярку".
Беркович кончил прием. Его лицо, всегда похожее на улыбающуюся маску, было угрюмо, но Векшин, полный своими мыслями, не обратил на это внимания. По примеру Голубевой он окликнул участников его отряда и начал читать вслух. Первые же строчки заставили его насторожиться, но, поглощенный их страшным содержанием, он дочитал их до конца. Радиограмма гласила:
"Всем начальникам полевых подразделений. 21 августа начальник отряда Стрешнева,
партии Голубевой, выйдя десятидневный маршрут, после двух дней пути, отправила на лошади обратно в полевой лагерь одного коллектора Жаворонкова Валентина Дмитрие-вича, приказав последнему ожидать там ее возвращения. 31 августа Стрешнева прибыла в полевой лагерь, где Жаворонкова не обнаружила, о чем известила Экспедицию. Созданные наземные и воздушные поисковые отряды до 9-го сентября результатов не дали. 9-го сентября отряд радиста Бирюлева обнаружил тело Жаворонкова, а так же труп лошади в устье р.Резвая. Докладу Бирюлева Жаворонков 22-го августа верхом стал переправляться через Резвую, конь оступился, перевернулся, придавил Жаворонкова, который и утонул. Лошадь также погибла, так как вьючная сума зацепилась за камень и не дала коню возможность встать. В суме
сохранились хлеб, спички и личные вещи Жаворонкова. Никаких признаков естественных насилий не обнаружено. 11-го сентября тело коллектора Жаворонкова похоронено в устье Резвой, выбит обелиск:
"Здесь похоронен коллектор Сибирской экспедиции Жаворонков Валентин Димитриевич
1932г., погибший при исполнении служебных обязанностей".
В соответствии изложенного приказываю:
1. Категорически запретить кому бы то ни было одиночное передвижение по тайге.
2. Каждый начальник подразделения несет персональную ответственность за жизнь вверенных ему людей.
3. Настоящее распоряжение проработать всем коллективом, о чем меня официально уведомить.
Нач. Экспедиции Шатров"
Лес, пронизанный лучами солнца и только что казавшийся Векшину родным и близким,
становится черным и угрюмым. Радиограмма застала каждого за своим занятием. Володя и Василий сидели с гильзами и пыжами в руках и снаряжали патроны. Столетов замер у ведра с мешалкой в руках. Терешин чинил порванную шапку и так и остался с непокрытой головой, с шапкой в руке, словно нарочно снятой по покойнику. Он был самым чувствительным в отряде и сейчас также лицо его исказилось гримасой.
- Ведь вот же не война, а гибнут люди, - тихо произнес он и казалось, что этот человек, такой равнодушный и апатичный ко всему, что касалось его лично, сейчас заплачет от жалости и волнения.
- "Ай, Надежда, Надежда, - думал Векшин. - Как же ты не досмотрела, не уберегла
своего верного оруженосца...".
Он вспомнил Валентина живого, его скромную улыбку, неуклюжую старательность, рисунки и хотя этот случай произошел далеко отсюда и Векшин никак не мог предотвратить
его, он все-таки почувствовал себя виноватым. Да, разумеется, это не он отправил Валентина одного по таежному маршруту, но это он не сказал тогда Надежде самого главного. Он не сказал ей, что нельзя сейчас быть поглощенным только своими узко личными интересами, нельзя не видеть больше и дальше той непосредственной задачи, которая стоит перед тобой, нельзя не отвечать за все что происходит вокруг тебя, в отряде ли, где ты работаешь, в стране ли, где ты живешь, в мире ли, в котором ты борешься...
- "Прости меня, Валентин, что я не смог всего этого понять раньше".
Он поднял голову. Товарищи снова смотрели на него, ожидая первого слова.
- Ты передал радиограмму? - спросил он Берковича.
- Нет.
- Передавай. Прибавь еще, что случай с Жаворонковым отряд воспринял как предупрежде-
ние, но не как сигнал к отступлению.
Утром Векшин разделил имущество, написал задание Доброхотову. Володе надлежало вернуться на заимку, пройти оттуда два боковых однодневных маршрута, затем спуститься
к месту высадки отряда и берегом идти на соединение с Векшиным, которое должно состояться в первых числах октября у деревни Михнево.
- Вопросов нет? - спросил он, когда Володя ознакомился с его предложением.
- Все ясно, - сказал Володя.
Они помолчали. Векшин думал, что бы еще надо было сказать Володе, но как будто все деловые разговоры были уже решены.
- Валька-то, а? - вдруг сказал Володя.
- Н-да... - Векшин стиснул губы, чтобы Володя не увидел как они дрогнули. - Ну, кажется, пора. Смотрите осторожней там.
- Мы что, вы поосторожней.
Они стиснули друг другу руки в последнем товарищеском рукопожатии.
- Будешь на заимке, привет передавай... Василий, Михаил, - позвал он своих
спутников. - Пошли.
Они вскинули на плечи рюкзаки и тронулись в путь.
Через две минуты до них донесся звук двойного выстрела.
Векшин улыбнулся.
- Володя салютует, - сказал он.
Они сняли с Василием ружья и ответили ему залпом из четырех стволов.
17.
Вишерские болота или "галеи", как их здесь называют, поворотный пункт векшинского
пути. Это узкая длинная полоса мха и какой-то растительности. Под ногами, заливая сапоги по щиколотку, проступает вода. Подходы к галее также заболочены. Посредине ее течет Вишера. В одних местах ее можно перешагнуть, в других русло довольно широкое. По жердям Векшин подходит к Вишере и шестом меряет глубину. Получается солидно - почти три метра. Сделав зарубку на конце шеста, он пробивает им грунт под ногами и достает из-под болотного покрова и со дна Вишеры образцы подпочвен-ных пород. Потом они идут дальше к истокам Вишеры, которая вытекает из верхней галеи. Чтобы добраться до нее, они снова углубляются в тайгу. По дороге им часто встречаются лосиные и медвежьи следы. Они настолько свежи, что Василий заряжает оба ствола пулями.
- Здесь его царство, - говорит он, имея в виду медведя.
Однажды им действительно послышалось реханье сохатого. Василий, схватив ружье, бросился на звук. Векшин и Михаил ждали, что будет. Василий вернулся и попросил идти потише, так как в любой момент можно встретиться со зверем. И вот в одном месте, где они остановились, чтобы свериться с картой и компасом, они снова услышали треск. Какой-то крупный зверь шел прямо на них. Очевидно, они стояли ему по ветру и он не чуял их, так как шел треща валежником и добродушно рехая. Василий вскинул ружье и замер. Он целился в просвет пихтача, откуда слышался шум и должна была показаться голова зверя. А зверь шел все прямо и прямо и они видели уже как качаются ветки, как он остановился. Видимо, он что-то почуял, так как реханье его стало тревожным, а потом все стихло. Только острый слух Василия различал шуршание травы. Зверь обходил их. Тогда Василий бросился в чащу наперерез ему. Векшин и Столетов снова стояли в ожидании насторожив один ружье, другой топор и готовые броситься к Василию по первому его крику. Но Василий вернулся. Зверь ушел.
- Жаль, - сказал Василий. - Попробовали бы медвежатинки.
- А не сохатый это? - спросил Векшин.
- Нет, сохатый так не рехает, а потом сохатый зверь большой, он шел видно было бы. А медведь низом идет, только мох хрустит.
Возможно, да и вероятней всего, это был медведь. Сохатый, уходя, не смог
бы вдруг затихнуть. Он бежит напролом, ломая сучья и деревья.
К вечеру они вышли к верхней галее, так называемому Большому Вишерскому болоту.
Отсюда Вишера брала свое начало, но разыскивать его в темноте, да еще по болоту дело не подходящее и Векшин останавливается на ночлег. Разговор, естественно, вертится около медведя. Василий говорит, что, возможно, он уже шел по ихнему следу.
- Днем он еще боится человека, - говорит Василий. - А ночью ему все нипочем. Ночью он хозяин.
Они сварили ужин и вскипятили чай и только было собрались почаевничать, как неподалеку в темноте хрустнула ветка. Звук был настолько явственен, что Василий вскочил и схватил ружье. Векшин и Столетов замерли.
- Ходит, - шепотом сказал Василий. - Слышь, трава шуршит.
Векшин ничего не слышал, но по примеру Василия перезарядил оба ствола пулями, а Михаил принялся наваливать в костер дров и, когда здоровенная смолистая коряга запылала во всю, они сделали два выстрела вверх для острастки и уселись поближе к огню и друг к другу.
Василий снова начал рассказывать о медведе, о его хитрости, силе и любопытстве,
приводил ряд случаев, когда тот выходил к костру или просто к людям. Говорил он спокойно, с убеждением, что "медведь зверь опасный и только дурак может сказать, что не боится его".
Векшин сидел и прислушивался к шорохам тайги, краем уха внимал Василию и думал о доме и о их пути, трудном, далеком и увлекательном. Вот они и вышли к вершинам Вишеры. Кроме них только редкий охотник заглядывал может быть в эти края. А через какое-то время здесь будут проплывать пароходы, а на этом перевалочном пункте стоять гостиница или ресторан.
Он вспомнил, как однажды шел по Волхонке и в переулке, за углом одного из домов,
перед ним вдруг предстал величественный парфенон музея изобразительных искусств. Его строгие и прекрасные формы, колоннада, античный барельеф, остроконечная стеклянная крыша, гранит и мрамор создавали ошеломляющее впечатление простора, красоты и богатства. А вокруг редким контрастом теснились серые и краснокирпичные старые дома и если музей вызывал вздох облегчения, то они теснили дыхание. И только в одном месте, в направлении Москва-реки тянулся светлый забор, как бы утверждая, что старое не вечно. За этим забором, Векшин знал, врылся в землю круг фундамента будущего Дворца Советов. И он подумал: "А как вольется в ансамбль новой Москвы это холодное античное здание"? Он огляделся. Музей выходил фасадом на Волхонку, а другой стороной на улицу Маркса и Энгельса. На эту же улицу выходили тыловой своей стороной новое и старое здания Ленинской библиотеки. И вдруг весь хлам домов исчез перед его взором и он увидел мощный проспект, на котором в один ряд выстроились Большой театр, Дом Союзов, Дом Совета Министров и гостиница Москва, казаковское здание университете и манеж, Ленинская библиотека, Музей изобразительных искусств, величественный и великий Дворец Советов. С его высоты Ленин протягивал руку над проспектом, над Кремлем, над мостами Москва-реки и эта рука указывала вперед, в будущее.
И эти места также станут неузнаваемыми.
- Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу...
Михаил повернул к нему голову. Он подумал, что эти слова имеют отношение к их разговору, и спросил:
- Это Вы про медведя, что ль?
- И про медведя, - смеется Векшин. - А есть еще соседи, хотя и подальше, но повредней...
И от мысли, что здесь на этом месте, где он сидит, в самом деле может быть заложен город, ему делается хорошо-хорошо. Нет, ни на какую, самую лучшую постель в мире, не променял бы он сейчас эти два бревнышка и костер в мокрой, глухой и далекой тайге.
По Большой Вишерской галее просто так уже не пройдешь. Трясина. Почва под ногами
колышется. Они обходят галею стороной и отыскивают истоки Вишеры. Маленький ручеек, но уже глубокий и с необыкновенно быстрым течением.
Начинается дождь.
- Давненько не было, соскучились, - говорит Михаил и смеется.
Они поворачивают и идут обратно. Настроение у всех приподнятое. Ведь они выполнили задание. Выполнили, не смотря ни на что, и теперь идут домой. По прямой к Ирке это составляет 40-45 км, иначе говоря еще три-четыре дня. Но до чего же тяжелы они, эти сорок километров. Даже великое стремление поскорее выбраться к дому не может заставить их идти быстрее, чем пол километра в час. Повальник, поросший молодым пихтачем, это такое же проклятье, как гарь и бурелом. А по утрам уже на траве не роса, а иней. А в сером холодном небе, пролетая, кричат гуси и Василий, поднимая голову, говорит:
- Это они перед снегом.
А мошка особенно злая и без сеток идти совершенно невозможно. Правда, ходьба в сетках имеет то преимущество, что ветки не так больно хлещут по лицу, но мир сквозь сетку кажется вдвойне серым.
Выходили ли они в пять часов утра или в двенадцать-час дня все равно больше семи-девяти километров за сутки они не проходили. Векшину уже кажется, что он всю свою жизнь только и делал, что ходил по тайге и считал шаги.
И вдруг все это кончилось.
Они наткнулись на затес, а затем метрах в 200-300-х на тропу. Настоящую хорошую
конную тропу. Только шла она поперек их маршрута. Стали совещаться. Уходить с тропы в повальник, в чащу казалось безумием. Решили: должна же такая хорошая тропа привести куда-нибудь. Будь то Нижне-Славинское или Михнево или Звонарево им все равно. Решили идти по тропе.
Векшин сделал на березе затес и написал:
"6.10.49г. Сюда, в направлении с р.Вишера на р.Ирку вышла партия Сибирской геологической экспедиции в составе: Векшин, Столетов, Илюшин. Пошли по тропе на северо-запад".
Он нарисовал стрелку и расписался. За ним расписались и Михаил с Василием. Это на тот случай, если их будут искать, они ведь пропустили уже все сроки возвращения.
Тропа повела их на северо-запад, потом на север, потом на северо-восток, как раз в нужном им направлении. Тропа хорошая, вскоре она вывела их в березняк, а тут еще проглянуло солнце и стало совсем весело. Они развили скорость до четырех километров в час и к трем часам дня вышли к Пучеглазихе. Никто не ожидал такого поворота. Еще вчера неопределенно-
сть, граничащая с безнадежностью, сегодня подъем духа, почти праздничное настроение. Михаил копает последний шурф. Василий ищет место для переправы. Нашел, свалил березу, она не достала до противоположного берега, свалил вторую - косо, третью, четвертую - тоже неудачно. Рассердился, перешел на другое место и пятая береза легла мостом. Опираясь на шесты и хватаясь за ветки перебрались на другой берег. До Михнево оставалось 7-8 км. Обстановка была настолько ясна, что Векшин уже редко заглядывал в карту. Тропа, которая было вдруг затерялась, вывела их к болоту, через которое пролегала гать. Здесь уже сбиться было невозможно и они, мокрые по колено, устремились в последний переход. Болото сменя-
ется леском, лесок снова болотом. Потом опять лес. Тропа все лучше, шире, обхоженней.
Но до чего же долго тянутся эти последние семь километров. Кажется нет им конца. Но вот мелькает просвет, еще просвет. Просветы ширятся, сливаются в один общий открытый горизонт, над которым поднимается звонкая чистая песня:
"Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой.
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой..."
Как бегун, достигнув финиша, рвет ленточку, так и они, выбежав из тайги, единым духом
перескакивают через изгородь, отделяющую поле от тайги и устремляются к людям.
"А я остаюся с тобою
Родная моя сторона.
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна..."
Песня смолкает. Люди смотрят на них.
- Какая деревня? - первым делом спрашивает Векшин.
- Нижне-Славинская.
Так вот почему семь километров тянулись так долго. Как сказал Василий, "они блуднули малость" и из семи они стали семнадцатью. Впрочем, сейчас это уже не важно.
Вечером звонили в Чернорильск. Возгласы удивления:
- Кто говорит? Векшин! Товарищ Векшин, вышли?
И каждый, кто брал трубку, от секретаря до Начальника экспедиции с облегчением произносили это слово - "Вышли!".
Да, они вышли. По этому поводу литр спирта, жареная картошка и прочие "деликатесы".
Они вышли! Вышли! Вышли! Хочется петь и плясать от радости.
- "Пускай утопал я в болотах,
Пускай замерзал я на льду,
Но, если ты скажешь хоть слово,
Я снова все это пройду.
Надежды свои и печали
Связал я навеки с тобой.
С твоею суровой и ясной
С твоей величавой судьбой..."
А в Михнево их уже ожидает катер, предусмотрительно высланный навстречу Шатровым.
Катер уже принял на борт группу Доброхотова и завтра заберет и их.
1953г
