В Балашиху вернулись на третий день к вечеру. Несмотря на усталость, женщины, сбросив с себя рюкзаки и куртки, пошли на реку мыться. Майка и куртка Векшина так же пропотели до того, что были мокрыми. Он последовал примеру женщин и, когда окунулся в теплую вечернюю воду, почувствовал, как сразу смыло с него пот и уста-лость дальнего пути. Но купаться долго не было никакой возможности. Стоило только показаться над водой, как мошка роем набрасывалась на обнаженное тело. Векшин выскочил и на ходу отмахиваясь майкой, побежал во двор к спасительному дымокуру.
Двор был безлюден. Любовь Андреевна с остальными в избе уже разбирали образцы, а посредине двора стоял незнакомый Векшину человек. Он, видимо, только что вошел и собирался пройти в избу, но, увидев Векшина, выжидательно остановился. Это был мужчина ниже среднего роста, плотный, коренастый и, судя по густой с проседью бороде, пожилой. Высокие болотные сапоги и острый прищур стариковских глаз изобличали в нем охотника.
- Прибыли, стало быть... - сказал он, после того, как они нагляделись друг на друга.
- Прибыли, - сказал Векшин.
- Та-ак... - удовлетворенно протянул старик. - А кто же у вас тут будет начальник?
В интонациях его голоса было столько добродушия, что Векшин сразу почувствовал расположение к этому человеку.
- У нас тут все начальники, - весело ответил он ему. - Вам какого?
- Главного, - сказал старик.
- Главный в избе. Женщина, такая седая.
- Женщина? - переспросил старик, как бы сомневаясь в том, что женщина может быть начальником, да еще главным, но, уловив смеющийся взгляд Векшина, ничего не сказал и вошел в избу.
Через несколько минут Любовь Андреевна позвала туда и Векшина. Он вошел. Комнату, еще три дня назад похожую на обычную комнату любой деревенской избы, нельзя было узнать. На полу, на разостланных листах бумаги были разложены образцы, по углам были сложены спальные мешки, рюкзаки, вьючные ящики, стояли ружья. По стенам висели плащи, куртки, полевые сумки. За столом, притиснутым к окну, сидела и писала Надежда Николаевна. Володя и Валентин ползали среди образцов, Любовь Андреевна стояла рядом со стариком и, держа в руке образец какой-то породы, протянула его Векшину.
- Посмотрите, что нам товарищ принес.
Векшин взял образец.
- Где Вы его достали? - невольно вырвалось у него. Он держал великолепный образчик магнитного железняка.
- А так что есть у нас тут такая речка Веснянка, будете спускаться, увидите. Так вот, годов пять этак назад охотничал я там. Там и подобрал. Вижу камень стрелку на компасе отклоняет, значит, соображаю, есть что-нибудь полезное, а, как знаю, интересуетесь вы такими камушками, вот и сберег. Думаю, должны когда ни то и в наши отдаленные места понаведаться...
Старик, видимо, "не любил поговорить" и Векшин прервал его:
- И много там таких камней?
- Да хватает, однако. В ином месте прямо из земли торчат.
- А Вы нас не проведете туда?
- Э, нет, мил-человек. Вы, однако, сами по земле дорогу знаете, а у меня свои дела. Я только принес, так что, думаю, раз интересуются люди, может надобность есть...
- Есть, есть, - поспешил заверить его Векшин.
Старик потоптался еще немного, попросил закурить "столичных", но, раз затянув-шись, смял папироску и сказал:
- Слаба она против нашeнской махорочки-то, - пошел из избы.
9.
К Веснянке двинулись тремя отрядами. Голубева с Худолеевым и Володей плыли по реке, обследуя ее берега. С ними же плыл и Костя с радиостанцией. Надежда с Валентином и Никитиным шли с лошадьми коренным берегом. Векшину выпала самая тяжелая задача - обследование притоков. Со Столетовым он отклонялся от реки, затем снова спускался к ней, обгонял лодку Голубевой и опять уходил по какому-нибудь притоку, пропуская ее вперед. У Веснянки они снова сошлись и простояли целый день. Сравнивались образцы, обобщались записи, сводились воедино фотосхемы, наблюдения одного дополнялись показаниями другого, делились соображениями, что можно ожидать в местах, где они еще не были. Векшин собирал все сведения о полезных ископаемых. Он отобрал некоторые шлихи Никитина и Худолеева, переконвер-товал некоторые из них, составил общую карту взятия шлихов. На следующий день, взяв лодку и, усилив свой отряд Худолеевым и Володей Доброхотовым, он отправился вверх по Веснянке.
Веснянка, как и Чернушка, мелководная, вся в зарослях реченка. Раз в год по ней идет большая вода, но сейчас, что ни метр, то валун, что ни поворот - какая-нибудь каверза.
- Не река - змея, лешак ее задери, - ругается Худолеев. Он кормовым веслом направляет лодку, Володя Доброхотов со Столетовым тянут ее бечевой, Векшин на веслах, но не гребет, а отталкивается от валунов.
- Речней... Бережней... - кричит Худолеев. - А черт! Курья-то, вишь...
Его объяснение запаздывает. Лодку снова наносит на камни. Поминая господа бога и всех святых, Худолеев лезет в воду. Все они давно мокрые, но упорно продвигают-ся вперед. За пол дня сделали всего шесть километров, а надо спешить.
Худолеев сталкивает лодку на быстрину, она натягивает бечеву. Столетов
оступается и вода сразу перекрывает его. Он вскакивает мокрый, дрожащий. Лодку подруливают к берегу, Худолеев сразу раскладывает костер, а Векшин достает смену своего белья, свитер и запасные брюки и дает Столетову переодеться. Володя берет ружье и идет "посмотреть" чего-нибудь к ужину... Он поистине неутомим. Да и Векшину некогда отдыхать. С Худолеевым они моют шлихи. Потом Векшин возвращается, а Худолеев вызывается помыть еще. Векшин не препятствует. Он знает, Худолеев ищет золото, что ж, пусть ищет.
Векшин проходит выше по течению и за поворотом замечает крупное обнажение. Разрывая черно-зеленый занавес тайги, оно широким скалистым выступом нависает над рекой. Он взбирается к нему и видит широкую сильно перемятую складку с круто падающими темными прослоями.
Непонятная слабость овладевает им. Он опускается на ствол поваленного дерева и долго, не отрываясь, смотрит на возвышающуюся перед ним скалу.
- "Так вот оно, это место, - думает он. - Отсюда и сыпется та щебенка, которая повсеместно встречается по реке".
Как бы прослеживая путь скатывающихся обломков, он переводит взгляд вниз. Там, между деревьев, застыла черная гладь Веснянки. На противоположном берегу темным валом простирается лес. Солнце уже опустилось за его
вершины и лес темен, только лиственные деревья на просвет отдают сединой, да бликуют отдельные листья.
Векшин сидит откинув сетку. Мошка вьется у его лица. Она сегодня добрая и кусает не так сильно. Вокруг шуршит высокая, в рост человека трава. На всю жизнь он запомнит это место.
Стук топора возвращает его к действительности. Солнце село и Столетов с
Худолеевым, очевидно, готовят дрова для ночлега.
Векшин откалывает образец и возвращается к месту их остановки. Там уже пылает жаркий костер. У костра один Столетов. В чужой одежде, как новорожденный, он сидит и смотрит в огонь, ни дать, ни взять, как Векшин на Чернушке.
- Жив? - нарочито сурово спрашивает Векшин. Ему кажется, что по отношению к Столетову это самый лучший воспитательный прием, но Столетов уже давно разгадал его и неожиданно говорит:
- Чудной Вы человек, Илья Семенович. Вроде как сердитый, а зла в Вас нет.
- Ну, ну... - ворчит Векшин.
- А Вы знаете, - вдруг продолжает Михаил. - Ведь я тогда про ботинки просто так сказал. И не топил я их вовсе.
- Куда же ты их дел? - уже заинтересованный спрашивает Векшин.
- Проел, - просто говорит Столетов. - Денег не хватило до Чернорильска, я и продал их. Летом можно и босиком.
Он молчит некоторое время и видимо, чтобы у Векшина не оставалось на этот счет недоумений, добавляет:
- Из заключения я шел. Вы слыхали наверно.
- Слыхал, - подтверждает Векшин.
- Я ведь не по дурному делу, - горячо принимается объяснять Столетов. - Мамка у меня померла, а отца еще на войне убили. Жить трудно было, вот я и поехал...
- Куда же это?
- В Ташкент. Сняли меня с товарняка, не послушался, второй раз сел, сняли меня опять и вот, год отработал.
- Ну, это беда небольшая, - говорит Векшин и чувствует, что с этого момента между ним и Столетовым устанавливается взаимопонимание.
Возвращается Худолеев. Не дожидаясь Володиных "приношений", он ставит вариться ведро с картошкой. С его приходом Столетов затихает. Он сидит в чужом свитере и штанах как новорожденный и смотрит на край ведра, через который бурля выбегает на огонь белая пена. Худолеев тоже придвигается к огню, так близко, что от мокрых штанин идет пар.
- Удивительно мне смотреть на Вас, - говорит он Векшину. - Ну, понятное дело, когда за золотом, а то ведь какую муку на себя принимаете и все из-за песка какого-то, да камушков.
Худолеев с первой встречи привлек внимание Векшина и сейчас Векшин заново разглядывает его уже знакомую фигуру. По виду Худолеев типичный золотопромывщик. Невысокого роста, неизменно в резиновых сапогах, заплатанных штанах, телогрейке, из-под которой выглядывает жилетка, и в картузе с накомарником поверх, он кажется порождением самой тайги. Он носит усы, ходит враскоряку и дышит натружено с хрипотцой. Сказываются, очевидно, восемнадцать лет проведенные в шахте. Глаза у
него хитрые, он их все время прячет. У Худолеева темное прошлое, которое он очень осторожно пытается умолчать, но все-таки в воспоминаниях оно прорывается. Вот и сейчас, не получив ответа на свое "философское" замечание и выпив выданные Векшиным от простуды сто граммов спирта, он, придвигая к огню промокшие ноги, пускается в воспоминания:
- Эх, однажды я выкупался. В крещенье. Наняли меня на праздник архиерея привезти. Кони у меня были добрые, по селу ни у кого таких не было. Взялся я за сорок рублев, а тогда, это в двадцать четвертом было, пуд крупчатки восемьдесят копеек стоил. Запряг я тройку, туда домчал, а обратно архиерей, два прислужника, груз - лед и не выдержал. Как ахнули мы все в воду. Это шестого декабря-то...
- Сколько же у тебя лошадей было? - спрашивает Векшин.
Худолеев вздрагивает, как от удара, съеживается и безнадежно махнув рукой, отвечает:
- Чего там... Было... А теперь вот никак не прикину, куда мне на зиму
податься. Пойти, однако, в тайгу, золотишко еще помыть, пока здоровьишко не прошло...
- Эх, Иван Матвеич, - говорит Векшин. - Неужели ты все еще не понял? Век старательства отошел, так же как и твои кони. Вот мы разведку проводим, за нами другие люди придут, большое строительство здесь будет. И тебе место найдется. Не все же зверем по лесу бродить.
- Нет уж, Илья Семенович. Сколько волка ни корми... Спасибо на добром слове, конечно...
- Ты солил? - вдруг спрашивает его Столетов.
- Солил.
- Жаль.
- А что?
- Самое вкусное выбегает.
- О, лешак тебя задери. Я думал, всамделе что.
Он снимает с огня ведро и раскладывает картошку по мискам.
Приходит Володя.
- Ну и река, - говорит он. - Ни по берегу, ни от берега... Это что, спирт?
Крякнув, он выпивает свою порцию и принимается за еду. То, что он не обсушился, видимо, мало его беспокоит - все равно мокнуть.
Векшин ест и думает, что пора двигаться. Но спирт теплыми волнами бродит по телу и чертовски не хочется отрываться от костра. Но все-таки надо идти.
Векшин обтирает свою миску и поднимается.
- Пошли, - зовет он и первым лезет в холодную воду. Володя со Столетовым впрягаются в бечеву, Худолеев заливает огонь и выводит корму лодки на чистую воду. Только что высушенные штаны снова намокают выше колен.
- Бери речней, - снова кричит он.
Они двигаются вперед.
10.
Обнаружив и обследовав выходы магнитных руд, они на четвертый день спустились к устью Веснянки. Нельзя сказать, чтобы обратный путь был легче. Особенно тяжело было стаскивать лодку с камней, так как на этот раз стаскивать ее приходилось против течения. Хорошо еще, по предложению Худолеева, они положили в лодку кусок плитняка и всю дорогу поддерживали костер, обогреваясь по очереди.
Лагерь встретил их сиротливым молчанием. Любовь Андреевна и Надежда Николаевна бродили где-то по чаще и на берегу стояла только палатка радиста, раскачивая на ветру шестом с привязанной к нему антенной. Заспанный Костя показал Векшину радиограмму от Лугового. Главный геолог запрашивал, где находится Векшин и предлагал немедленно сообщить о его появлении.
- Видимо, к Леонтьеву хочет перебросить, - решил Векшин.
Он составил радиограмму для отправки вечерней передачей, а сам стал разбирать шлихи и записи, готовясь к возможному отлету. Почти полтора месяца проездил он с Голубевой. Обследовались берега и притоки, промывались шлихи, отбирались образцы, зарисовывались формы рельефа. И, постепенно, из результатов поездки, материалов геолфондов и инструктирующих рассказов Любовь Андреевны перед ним вырисовывалась общая картина.
Больше миллиарда лет назад здесь расстилалось море. Оно протягивалось далеко на запад, достигая Урала. На востоке оно омывало берега Центрально-Сибирского материка, одного из древнейших материков мира. На дне моря отлагались мощные толщи осадков - пески, глины, тончайший известковый ил. Местами, в изолированных заливах осаждались соединения железа, впоследствии давшие богатейшие залежи гематитовых руд.
Проходят миллионы лет. Под действием внутренних сил земли на месте моря рождаются горы. Море покидает Центральную Сибирь, морские складки изгибаются в сложные крутые складки.
Земная кора разрывается трещинами. Из неизъяснимых глубин поднимается расплавленная магма. Частью она медленно застывает не достигнув поверхности, частью изливается потоками лавы. С магмой поднимаются из земных глубин горячие растворы, пары которых содержали в себе ценнейшие вещества. Они проникают в соседние породы, концентрируются в них месторождениями редких металлов.
Проходят еще миллионы и миллионы лет. Древняя горная страна с ее неистощимыми минеральными богатствами частично разрушается, превращается в равнину. Минералы, ранее скрытые на недоступной глубине, обнажаются и разносятся по этой равнине. Но снова приходит море и покрывает все своими отложениями.
Много раз изменяется таким образом вид страны. Осадки морей неоднократно сминаются в складки, образуя горные кряжи. Горы, в свою очередь, снова разрушаются под действием рек, ветров, мороза или волн наступающих морей.
Еще через несколько миллионов лет, на месте теперешней долины произошел грандиозный раскол земной коры. Страна, лежащая к западу, опустилась, а страна, лежащая к востоку, осталась по прежнему гористой.
Родилась река. Много раз меняла она свое русло, прорезая равнину и вскрывая скрытые в ней богатства, а притоки размывали горные страны и откладывали по своим берегам и на равнине их богатства. И вот теперь они отлагаются у него, Векшина, тончайшими слоями шлихов, светлыми блестками золотинок, обломками тяжелых магнитных руд.
Векшин потянулся так, что хрустнули косточки.
- Нет, не зря они мучились и мокли. Будет, что рассказать Луговому.
Неслышно подошла и села рядом Надежда Николаевна. Они давно не виделись и сейчас сидели приглядываясь друг к другу, как бы спрашивая: что произошло за это время? Не изменились ли они?
Нет, Надежда Николаевна ничуть не изменилась. Словно только вчера они разговаривали на привале у Чернушки. Неожиданно она спрашивает:
- Скажите, почему в наших книгах сейчас ОН обязательно холостой, а ОНА тоже не замужем или была замужем, но муж погиб на войне? А как быть, если встречаются и каждый чем-то связан в жизни?
Векшин уже знал, что Надежда Николаевна неудачно была замужем и ему показалось, что сейчас, как и у Чернушки, она испытывает его. Испытывает потому, что он, видимо, не похож на ее мужа, не похож на других мужчин, с которыми ей приходилось встречаться и которые расставались с ней, как и сближались, быстро и без какого-либо сильного чувства, и он ответил, так же как у Чернушки, стараясь быть точным в формулировке:
- В нашей жизни мы еще не достигли такого положения, чтобы каждый имел что пожелает. Любовь и счастье надо заслужить и кто их больше заслуживает, тот и имеет на них больше права.
- Значит Вы предлагаете бороться за свое счастье?
Ее глаза на мгновение вспыхнули в упор, но она тотчас же прикрыла их блеск ресницами.
Векшин ответил твердо:
- Разумеется. Только честным путем.
Она нервно засмеялась.
- Сколько Вам лет, Векшин?
- Двадцать восемь, - ответил он с прежней невозмутимостью.
- А я думала пятьдесят шесть. Вы так рассудительны...
Она поднялась и ушла. Он тоже не стал больше задерживаться и прошел к себе в палатку. Володя и Валентин уже спали. Он раскинул спальный мешок и лег. Голова кружилась от усталости. Они в этот день много гребли, много шлиховали, да и телеграмма взволновала его. Он знал, разумеется, что днем раньше или днем позже его перебросят в другую партию, но как всегда момент этот оказался неожиданным. Кое-что еще не оформлено, кое-что еще не доделано, да и с людьми расставаться жаль. Жаль покидать Любовь Андреевну, он многому научился у нее, жаль покидать Володю, они еще и не наговорились как следует по душам, но у них было что-то
общее, что роднило их, жаль расставаться и с Надеждой Николаевной и Валентином. Все-таки хорошие они все люди.
Он долго ворочался ощущая боками каменистую осыпь под мешком, пока усталость не взяла верх над мыслями и неудобствами. Вскоре он все же проснулся. Палатка звенела от комариного гуда. Бока болели от камней. Он попытался снова заснуть, но уже через минуту понял, что это ему не удастся. Рядом ворочался Володя.
- Жестковато? - спросил Векшин.
- Ничего, - прозвучал из темноты ответ. - После Сталинградского кирпича это мне вроде пуховой перины. Вот комарье...
- Ты когда в Сталинграде был?
- С начала и до конца.
- Повезло тебе.
- Гвардейские минометы. Я с ними и до Берлина дошел.
- Рядовым?
- В Сталинграде был лейтенантом, в Берлине старшим лейтенантом, должны были капитана присвоить.
- Как же тебя демобилизовали?
- Семь ранений... Тьфу, черт!
Последнее относилось к комару, попавшему ему в рот.
- А с меня хватило одного, - сказал Векшин. - Как стукнуло под Старой Русой, так и все. Полгода госпиталь, год на инвалидности, а потом опять в геологию. Хотя и хорошо все получилось, в живых остался, а жаль - хотел бы я на Берлин посмотреть.
- Ничего интересного. Его чище Сталинграда разделали.
- То-то и любо... Тьфу, черт!
На этот раз комар попал в рот к нему. Володя засмеялся:
- Пожалуй, нам сегодня не заснуть.
- Сейчас... - пообещал Векшин.
Он вылез из палатки. Ночь стояла над ними в полной своей силе. Оранжевая луна, завернувшись в шарф из облаков, выглядывала оттуда одним краем. Небо темное с сине-фиолетовым отливом. В темноте плещет река. На берегу от затухшего костра вьется еще сизый дымок. Он раздул угли и, когда снова запрыгали по ним сине-желтые огоньки, подвинул в костер свежих дров, а из-под низу вытащил дымящуюся головешку и принес в палатку.
- Вот правильно, - сказал Володя. - Как это я не догадался.
Они положили головню у изголовья и снова легли. Головня слабо дымилась, комары продолжали звенеть.
- Мало, - сказал Володя.
Он вылез и принес здоровущую головешку. Палатка сразу наполнилась дымом. Сначала он собирался наверху, потом спустился почти до самого низа. Векшин и Володя лежали едва сдерживая слезы. Наконец терпеть стало совсем невозможно. Они вскочили и, высунув головы из под палатки, принялись жадно глотать свежий воздух. Наверху сияла спокойная мирная луна и они лежали в ее свете на животах, из глаз у них лились слезы и они хохотали...
- Выкурили, - сквозь смех едва выговорил Володя. - Комаров выкурили.
Он приподнялся и исчез в палатке, словно нырнул в дым. Через мгновенье он выскочил, держа в руке принесенную им головешку. Размахнувшись, он забросил ее в реку и она, описав по воздуху красно-искрящийся след, упала в воду и зашипела.
Когда дым немного рассеялся, они снова забрались в палатку.
- Смотри-ка, - с удивлением заметил Володя. - Валька-то спит.
Действительно, Валентин, намаявшись за день, спал не слыша комариного гуда, не чувствуя ни жесткого ложа, ни дыма.
11.
Утро снова встретило геологов прозрачной синевой. От земли поднимался легкий пар, по реке стлался туман. Векшин умывался и думал: пришлют за ним сегодня самолет или не пришлют?
От палаток слышались голоса. Любовь Андреевна кому-то выговаривала, но кому и за что Векшин разобрать не мог. Всплеснула вода. Это Володя нырнул. Он показался над водой в пяти-шести метрах от берега и поплыл на середину широкими саженками, нарочито пришлепывая по воде ладонями.
- Смотрите, Володя купается!
Надежда Николаевна подошла к Векшину.
- Давай-те и мы.
- Я не буду, - отказался Векшин.
Надежда Николаевна пошла по берегу и скрылась за кустарником.
- Чем там Любовь Андреевна недовольна? - спросил Векшин.
- Встали поздно, - ответила Надежда Николаевна. Она чистила зубы и у нее
получилось - "Вштали пождно".
Векшин вернулся к палаткам. На костре уже бурлила в ведре пшенная каша. Михаил рядом обстругивал деревянную палочку-мешалку.
- Связи не было еще? - спросил Векшин.
- Вот позавтракаем... - сказала Любовь Андреевна.
Вернулись с реки Надежда Николаевна и Володя. Капли воды блестели у него в бороде, которую он недавно начал отращивать и которая росла неимоверно быстро. Голова Надежды Николаевны была повязана полотенцем.
- Я все-таки искупалась, - сказала она и ушла причесываться.
Михаил отодвинул в сторону ведро с кашей и известил:
- Можно снедать.
Никитин, как старший после Голубевой, расставил миски. Негласно он был признан в партии старшим по хозяйству. Подошел с лотком Худолеев. Вышла Надежда Николаев-на, причесанная смеющаяся. Один Валентин сидел в стороне и что-то рисовал.
- Иди сюда, - позвала его Надежда. Она, по отношению к нему, уже приняла
начальствующий тон.
Валентин подошел и сел, положив рядом с собой альбом.
- Можно посмотреть? - спросил Векшин. В это утро он, как никогда остро, видел каждое движение, слышал каждую интонацию.
- Да я так, от нечего делать... - смутился Валентин, но все-таки разрешил и
Векшин взял альбом.
Рисунки были исполнены в цвете. На первом был нарисован закат на реке. Солнце уже скрылось за горизонтом, но воздух еще был полон красками. У воды он был оранжево-пурпурный, но чем выше тем блеклей становился красный цвет, к нему примешивался фиолетовый с какими-то золотистыми блестками на редких облачках, а по углам рисунка уже довлели синие тона наступающей ночи. Вода повторила краски неба, но вносила в них свои оттенки. Ее зеленоватые переливы гармонировали с далекими берегами, уже темными и неразличимыми в цветах, но благодаря зеленому оттенку воды они так же казались зелеными. В том месте, где село солнце, вода была светлее и зеленые оттенки заменялись золотистыми, как на небе. Эта светлая
глубина создавала глубину, придавала рисунку истинно лирический колорит вечера.
На втором рисунке была изображена Надежда Николаевна. Она сидела на крыльце конторы, закинув руки за голову и поправляя прическу. Сходство было довольно полное, во всяком случае Векшин сразу узнал ее. На третьем рисунке изображался катер, на четвертом опять Надежда Николаевна. На одном из рисунков был изображен завтрак в Балашихе. Серые доски навеса бросали тень на землю покрытую зеленой травой. С выбеленной печурки только что сняли ведро и над печуркой вьется дымок. Под навесом на бревнах и на ящиках сидят сотрудники партии. Они все еще только набросаны и лишь Надежда Николаевна прорисована лучше остальных. Она повернулась
к Любови Андреевне и, держа не донесенную до рта ложку, что-то улыбаясь говорит.
- А ты мастер, - сказал Векшин с искренним удивлением.
Валька Жаворонков сидел красный от смущения. Похвала смутила его еще больше.
- Это я так, тренируюсь. Хотите, я Вас нарисую.
Векшин с грустью сказал, что, если у него будет время, он ему охотно попозирует и, обрадованный, Валентин сообщил ему доверительным шепотом:
- Вот выучусь как следует и подам в Академию.
В это время подошел Костя и принес радиограмму. За Векшиным высылали самолет.
