- Скоро снедать будем, - сказала она.
Анин собрал все свои бумаги, сел за пустой стол. В углу теплилась лампад-
ка под иконой, лежали уже давно примеченные книги.
- Можно посмотреть? - спросил он.
- Отчего же не посмотреть, - ответила хозяйка. - Только они не по тепереш-
ней грамоте писаны.
Анин снял с полки ту, что побольше, темную, с золотым обрезом. На потус-
кневшем от времени переплете прочитал писанное поморским полууставом:
"Четьи минеи", что следовало переводить, как "чтения ежемесячные", - сбор-
ник житий святых, составленный по месяцам в соответствии с днями чество-
вания церковью каждого "святого". "Четьи-минеи" служили обычно для нази-
дательного "душепользования". Но перед Аниным лежал редкий экземпляр,
составленный в старообрядческой среде Андреем Денисовым. Анин был уве-
рен, что даже его дед, славянист по образованию, не держал в руках подоб-
ное издание.
Думал ли Яков Родионович, что когда-нибудь пригодится ему дедовская на-
ука.
Начал читать. Медленно. По складам. Во-первых, подзабыл, конечно. Во-
вторых, старославянский язык не похож на современный. Точнее, значение
слов сходное, а произношение и написание совсем иное. Слово "господь",
например, пишется "гпдъ" и еще черта сверху. Но постепенно втянулся. Под-
нял голову - хозяйка сидит напротив, подперев голову руками, слушает. И
невестка рядом, и внучка. Когда подошли и не заметил. Стал читать дальше.
Притча, на которой он открыл книгу, в простой назидательной форме пове-
ствовала о том, как Христос явился к язычникам, в обычаях которых было
идолопоклонничество и жертвоприношение, и сказал им, что принес за них
жертву богу - плоть свою и кровь свою. И поскольку, после снятия с креста
его обмыли водой, то он заменяет им обряд жертвоприношения обрядом омо-
вения.
События, связанные с признанием в конце 10 века Древнерусским государс-
твом /Киевской Русью/ христианской религии в качестве официальной и гос-
подствующей было обусловлено развитием Древней Руси. Eе интересы требо-
вали установления такой государственной идеологии, которая защищала бы
ее право на собственность и помогала бы держать в повиновении крестьян.
Старая, языческая религия, возникшая в первобытном обществе, этим требо-
ваниям не удовлетворяла. А христианство было той религией, которая соотве-
тствовала ее интересам. Принятие христианства диктовалось также необходи-
мостью укрепления внутреннего единства Древнерусского государства путем
создания единой государственной идеологии. Вместе с тем принятие христи-
анства сблизило Русь со всеми христианскими государствами, особенно с Ви-
зантией, содействовало развитию древнерусской культуры. Знаменуя собой
установление новой идеологии, более прогрессивной, чем в первобытно-об-
щинном строе, принятие христианства Русью было важным этапом в разви- -38-
тии древнерусского государства.
Но когда Яков Родионович поднял голову и взглянул на слушателей, - за
столом собралась уже вся семья Пимушиных, - то увидел, что они восприни-
мают притчу абсолютно: да, пришел Христос и примером своим, жертвой сво-
ей обратил людей в свою веру! И говорить им что-то обратное, значило оста-
ться не понятым, более того - нажить в них врагов.
Тихон Порфирьевич поднялся и взял с полки из под иконы вторую книгу,
поменьше, в красном переплете.
- А эту не прочитаете? - спросил он уважительно. - Ее и дедушка прочитать
не может.
"Дедушкой" в семье Пимушиных все звали отца Тихона Порфирьевича.
В это время в сенях раздался шум. Иван с Михеичем вернулись из маршру-
та и снимали грязные сапоги. Анин подождал пока они вошли и принял кни-
гу из рук Тихона Порфирьевича. А тот только сурово взглянул на вошедших,
требовательно призывая их к тишине, и те, еще не зная в чем дело, затихли
и осторожно, чуть ли не на цыпочках подошли к столу.
Яков Родионович разглядывал книгу в красном переплете. То было "Еван-
гелие", или "благовестие", одна из четырех книг т.н. Нового завета, повест-
вующих о "земной жизни" Иисуса Христа. И неудивительно, что даже деду-
шка не мог его прочитать. "Евангелие" тоже было древнего издания, более
того - на церковно-славянском языке. Этот язык широко применялся в прош-
лом на Руси в богослужебной, церковно-религиозной, а также научной пись-
менности и оказывал сильное влияние на русский литературный язык впло-
ть до XVШ века. По своему происхождению он относился к старославянско-
му языку, но то был язык восточных и южных славян /болгар, сербов, хорва-
тов/ и если в книге "Четьи-минеи" слово было трудно прочитать, но прочи-
танное, оно было понятно, то написанное на церковно-славянском было тру- -39-
дно и прочитать и понять.
И все же, к своему собственному удивлению, Анин чувствовал, как в его
памяти, из самой глубины ее, всплывают лежавшие там доселе чужие, мало
знакомые слова, оживают и срываются с языка готовыми фразами. Он не
все понимал, что читал, запинался, останавливался. Он читал, как в студен-
ческие годы немецкий язык: слова произносил, но значения их не понимал.
И здесь ему на помощь приходили Пимушины. Они поправляли его, если
он произносил слово неверно, разъясняли фразу, если Яков останавливался,
теряя ее смысл.
Постепенно, строка за строкой, он овладел и второй притчей о деяниях
Иисуса Христа. То была притча о вере. В ней рассказывалось, как к Христу
подошла больная женщина и попросила вылечить ее. "Ты сын божий, - ска-
зала она. - Ты все можешь". " Иди, - ответил Христос. - Ты будешь здорова".
"Нет, - возразила женщина. - Если ты сын божий, то вылечи меня сейчас".
"Я же сказал тебе: иди, ты выздоровеешь". Женщина упорствовала: " Если
ты не можешь вылечить меня сразу, значит ты не сын божий". "Как же я мо-
гу тебя вылечить, - сказал Христос, - если ты сама не веришь в свое исцеле-
ние?".
Анина поразила последняя фраза. Нет, конечно она не имела отношения к
святым "чудесам". Это была квинтэссенция житейской мудрости, вложен-
ной в уста Христа составителями "Евангелия". Ни одно дело, ни большое,
ни маленькое не может быть сделано без уверенности в том, что его можно
сделать.
Но как и с первой притчей, слушатели приняли прочитанное абсолютно:
Христос не мог исцелить женщину потому что она не поверила в его божес-
твенное происхождение. Бог покарал женщину за неверие.
Некоторое время за столом сохранялось молчание. Первым нарушил его -40-
Тимофей Савельевич.
- Собирай снедать, - сказал он хозяйке и обе женщины, хозяйка и невест-
ка, и даже маленькая Аленка, разом поднялись из-за стола и направились
к печи.
На заимке был порядок. Ничего никому никогда не приходилось повторя-
ть дважды. Такой "порядок" глушил инициативу, а женщины, так те, вооб-
ще, были на рабском положении. Но нарушь сложившиеся обычаи и заимка
распадется, пропадет, не выживет.
Как и вчера одно за другим следовали соленые огурцы, вареный картофе-
ль, суп или вернее густой мясной навар, каша тыквенная, каша гороховая.
Подавалось каждое блюдо поочередно, в одной миске для гостей, в другой
для хозяев. Тимофей Савельевич перед каждым блюдом поспешно, словно
стеснялся, клал широкий двуперстный крест. Женщины обедали за кухон-
ным столиком.
Когда подали мед, Тимофей Савельевич нарушил молчание.
- Ты, поди, из наших будешь? Признайся! - сказал он, обращаясь к Анину.
- Почему?
- Порядки наши знаешь, соблюдаешь их. Не куришь. Не выражаешься.
Обратно же, борода... Книги наши читаешь...
Яков Родионович улыбнулся. Он, конечно, не стал объяснять, что бороду
сбреет, когда вернется домой, что не курит, потому что уважает законы за-
имки, и не выражается, не потому что кержак, а просто потому, что так вос-
питан, интеллигентно.
- Нет, - сказал он. - У меня корни другие.
- Есть ведь кержаки, что в миру живут.
- Нет, Тихон Савельевич, я не кержак.
Пимушин посмотрел с недоверием.
- Не таись... На Касовских галеях, что надобно?.. Там скиты стоят. Не бо- -41-
итесь?
- Чего?
- Тайга, однако.
- Тайги не боимся.
- Так ведь она - тайга! Войти просто, а выйти не каждый сможет.
- Не варнаки же здесь. Люди. Мы ничего плохого не делаем.
- Вижу. Однако, бывает и хорошие люди не возвращаются.
И тут в разговор вступил Влас.
- Бать! Я схожу с ними? Белку за одно посмотрю.
Тимофей Савельевич бросил на него быстрый взгляд, чуть дрогнула боро-
да в ухмылке.
- Сходи, коли есть охота.
Умный человек Тимофей Савельевич. Все видит, все понимает. Лишних
слов не говорит. И насчет тайги, не пугал - предупреждал. В скитах дикие
кержаки занорились, могут обойтись совсем не так, как Пимушины.
- Вот спасибо! - сказал Анин. - Я, признаться, сам хотел попросить.
- Не за что благодарствовать, Влас все равно той дорогой не ходил.
- Кто же ходил?
- Дедушку надо спросить. Он здесь на сто верст окрест все знает. - И по-
вернулся к Власу. - Сходи, позови.
Савелий Порфирьевич, маленький, седой старичок, многократно крестит-
ся на иконы, садится на лавку и равнодушно спрашивает:
- Пошто старика тревожите?
Но равнодушие это внешнее. Маленькие глазки старика живые и внима-
тельные, как бы говорят: "Мы хоть и в глуши живем и старой веры придер-
живаемся, но и нас так просто не объедешь".
- Дедушка, - отвечает Влас. - Расскажи, как к Касовским скитам пройти. -42-
Савелий Порфирьевич некоторое время сидит молча, прикрыв глаза бе-
лыми ресницами. Потом говорит:
- Уходил я от мира. Думал далеко ушел, ни царь, ни новая вера достать
не могли. Ан, однако, Советская власть достала.
- И что же? - осторожно спрашивает Анин.
- А ничего, - спокойно отвечает он. - При Советской власти живи где хо-
чешь, веруй во что веруешь.
- А как же с тропой, дедушка? - напоминает ему Влас.
- Тропа что ж, лет осьнадцать назад была тропа. Ноне лесоповалы, дож-
ди... Поди и затесов не сыщешь.
Он рассказывает, как шла тропа, и путь, которым предстоит идти, стано-
вится Анину яснее. Вернее, ему становится ясно, что никакой дороги сей-
час к истокам Большого Каса нет. Он благодарит. Старик поднимается и
снова многократно крестится.
- Пойду, однако.
Во дворе залаяли собаки. Тимофей Савельевич и Влас вышли во двор.
За ними вышел и Анин.
Он увидел, что за изгородью стоят два паренька и, так же как и он вчера
вечером, с опаской смотрят на собак и на незнакомых им людей. По тяже-
лым котомкам, домотканым курткам и стрижке, почти такой же как у Ти-
мофея Савельевича, под кружок, можно было догадаться, что они из тай-
ги и что путь их далек.
Тимофей Савельевич отогнал собак и провел их в избу. Здесь и без того
было тесно, а теперь стало и вовсе не продохнуть.
Савелий Порфирьевич быстро взглянул на вошедших, сказал тихо:
- Однако, тесно здесь, пусть у меня ночуют. -43-
- Мы, пожалуй, в бане переночуем? - вопросительно глядя на Тимофея
Савельевича, сказал Яков Родионович.
- Можно и в бане, - согласился хозяин. - Там, поди, просохло.
- Пусть ко мне идут, - распорядился Савелий Порфирьевич и вышел.
Тимофей Савельевич кивнул Власу.
- Проводи.
Влас и пареньки с котомками вышли. Анин повернулся к Ивану и Михе-
ичу.
- Пора и нам.
Баня просохла, но темные бревенчатые стены еще приятно держали теп-
ло да в воздухе стоял аромат березового веника.
Влас принес охапкой полушубки и звериные шкуры.
- Чтобы мягче было, - сказал он.
Михеич тотчас принялся застилать ими широкий полок.
- Ну вот, а ты боялся! - весело сказал Власу Яков Родионович.
- Это отец Вам уважение оказал, - ответил Влас. - У нас такие книги даже
дедушка прочитать не может. Особенно красную.
- А что, дедушка один живет?
- Не один. Братан с ним живет, жена его, дочка. Только дедушка к смерти
готовится и ничего от мира не принимает. Горел он однажды. Изба, одежда,
ружье, пудов сорок меда - все сгорело. Он тогда сел на пенек и заплакал. А
потом сам восстановил, своими руками.
- А книги, что под иконой, его?
- Его. Он их первыми спасал.
- Хорошие книги, - сказал Анин, словно вздохнул. - Редкие. Таких в обихо-
де теперь, моно сказать, не сыщешь.
- А ты откель такой премудрости научен? - вдруг спросил с полка Михеич. -44-
- Отец в Томской гимназии славянские языки преподавал.
- Из дворян, значит? Или духовный?
- Нет, Михеич, не угадал! Отец мой - ссыльный. Политический.
- Надо же! Тоже каторжник!
- Тоже! Если не вспоминать: когда и за что?
- Большой чин у отца?
- Нет отца. Погиб он.
- Не в тридцать седьмом?
- В восемнадцатом. Его белогвардейцы расстреляли. Как видишь, не одно-
му тебе досталось.
- Ну-ну... Сам-то партейный?
- Партейный! - Анин не заметил, что ответил по худолеевски. - В 41-м вс-
тупил.
- Сам не воевал?
- Нет. Здесь работал. По золоту. Американцы ведь в долг давали, не даром.
- А не скажи! Их тушенка помогла!
- Не тушенкой же мы войну выиграли. Ты на "Западе" давно был?
Михеич только ухмыльнулся.
- Вот! А я не так давно ездил на Полтавщину. Знаешь, что от Полтавы ос-
талось? Трубы печные, и то не везде. Город - одни хаты-мазанки. Только
три здания новых, среди них - церковь! Кадетский корпус старых времен,
стены кирпичные в метр толщиной - один остов. В парке колонна мрамор-
ная с орлом наверху - памятник Петру в честь победы над шведами, - и его
хотели свалить, гады! Говорят, двумя танками тянули да надорвались. И по-
чти вся Русь к западу от Волги вот так, в развалинах. Пустыннее, чем в тай-
ге. И поднимать нечем, вот, как у нас, лопата - и все! А друзья заокеанские
свою технику - автомашины у них были хорошие: "студебекеры", "виллисы", -45-
"джипы", суда "либерти" времянки, корпус почти что жесть, но механизмы
послужили бы, - словом, все забрали, за океан и там под пресс. Ни себе, ни
людям!
Даже Михеичу стало жаль такой неразумности.
- Чего же они?
- А с того, что дружба дружбой, а табачок врозь! Гони копейку! Но только
мы поднимем! И то, что в развалинах, и здесь - тайгу.
По лицу Худолеева невозможно было определить, что он думает. Нако-
нец, он осторожно спросил:
- Теперь, что же, тронемся или как?
- Поработаем пока отсюда. И Власу надо собраться.
- Загостились... - ворчит Михеич с полка. - Пора бы уж...
Влас, сидевший до этого на корточках у порога и слушавший их разговор,
поднялся.
- Нищему собраться, только подпоясаться. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - отозвались все трое хором.
А когда Влас вышел, Иван спросил:
- Ты что, Михеич, по дождю соскучился?
- Из дома идти погоды не выберешь... А здесь все чужое...
И до Ивана вдруг дошло: Михеич боится! Ну, конечно! Если он, Иван, и Яков
Родионович в глазах Пимушиных антихристы, то на то воля божья. Он их и по-
карает! А Михеич - вероотступник! Отщепенец! Таким нет прощения на земле.
И покарать его вправе не только бог, но и люди. Вот и жмется Михеич поближе
к "своим", вот и торопит: "Загостились! Пора бы уж...".
Но Михеич уже посапывал там, на полке. И Иван тоже забрался наверх и за-
рылся в теплые мягкие шкуры.
