Такая беспечальная у Савелия жизнь - самому не верится, не сон ли? Хорошо еще, что покойный дед Прокофий научил явь ото сна отделять. Очень даже просто: нажми кончиком пальца на глазное яблоко и все предметы и люди вокруг, если они взаправду, двоятся.
- А сновидения, - внушал Прокофий внуку, - они у нутрях человека гнездятся и никакого касательства к глазам, хучь ты их выколи, не имеют. Вот глянь ты, глянь на меня, ну, каково?
Савелий нажимал, глядел и убеждался. Два деда Прокофия четырьмя руками вертели две самокрутки и пара синих дымков - столбиком подпирали крышу сарая.
- А чевой-то не ешь? - Спохватывался дед Прокофий за ужином, заметив, как прижав грязную ладошку к глазам, уставился внук на невеличкую горбушку хлеба, хрустально посверкивающую крупицами соли. И хохотал до слез, до надсадного кашля, разгадав нехитрую уловку малого.
Прокашлявшись, говорил ласково:
- Потерпи трошки, Савушка. Зиме скоро капут, солнышко, вишь, как играет. Овощ всякий, травка из земли попрет, рыбачить будем. А там и вообще жизнь наладится... Отец с госпиталя придет, тебя в школу отдадим - двухэтажную, окна - во, как в Панино.
- Нет ее в Панино, - остужал внук деда. - Немцы сожгли, забыл, что ли.
- Построим, - божился дед. - Еще лучшей сделаем, чем была.
- Да мне, - расходился он, - пяток мужиков и через месяц под крышу поставим.
Что правда, то правда. По всей округе знали столяра-краснодеревщика деда Прокофия. До войны редко какая изба не красовалась фигурными наличниками, да резными крылечками, в хату войдешь - шкафчики, столы да тумбочки хоть на выставку. Очередь была к нему не меньше, пожалуй, чем сейчас в зубопротезный.
Но главной своей славы достиг дед Прокофий все-таки через балалайку.
Кажись, хитрый ли инструмент. Фанерный коробок, да гриф - тонкий и долгий, как лебединая шея с тремя тугими струнами. Но до того ладны и певучи были балалайки Прокофия, что из далеких сел приезжали за ними. Птицами выпорхнув из рук мастера, пели его балалайки на свадьбах и вечеринках, а то и на праздничных торжественных концертах.
Над тем, кто купил бы балалайку в магазине, а не заказал у Прокофия, просто бы посмеялись. На одно лицо, унылые, светложелтые казенные изделия рядом с дедовскими выглядели как девы-перестарки перед юными невестами. Дошло до того, что с фабрики этой приехал к деду сам ее главный технолог.
Он долго ощупывал, крутил, только что на зуб не пробывал очередную дедову работу: выспрашивал, как он клей варит, да дерево доводит, а потом прямо предложил ему ехать в город. Квартира, мол, и все, как положено, сразу.
Но и дед отказался тоже сразу.
- Э-э, милок, - сказал он, - ничего ты не понял. Я же по заказу работаю — для человека. Вот приходит он, а я уже прикидываю - какие у него руки, да характер, да манера играть. Люди разные и балалайки разные, оттого у меня интерес к ним не тупится.
- А гитару. или скрипку сделать можете? — спрашивал технолог.
- Гитара, - штука нехитрая, - пускался в рассуждения дед. - Грудь у ей большая, настроить на любой голос можно. И не капризная, по этой же причине к дереву. А вот скрипка, скрипка... она особых хитростей требует. Но не было заказов, не было... не идет она в нашей местности. Как мандолина, кстати.
Гость уехал, намереваясь твердо перестроить фабрику на выпуск гитар, скрипок и мандолин исключительно, а деду, чтоб секреты его не пропали, пообещал подослать учеников.
Но приспел сорок первый и фабрику перестроили на выпуск ящиков для мин и снарядов, а дед Прокофий на фронт ушел вместе со своими тремя сынами.
После тяжелой контузии под Майкопом деда списали подчистую и на него-то оставила тогда дочь трехлетнего Савушку и на смертном ее одре поклялся дед Прокофий, что будет жить до тех пор, пока Савушка на ноги не встанет.
На отца к тому времени пришла уже похоронная бумага.
Но бумаге этой дед Прокофий не поверил, как не поверил и таким же извещениям о своих сыновьях. И Савушке пока ничего не говорил, благо еще гремела война, правда уже не на западе, а наоборот - на востоке, с японцами.
И надо же - по дедову сбылось. В сорок шестом вернулся отец. Без орденов, без трофеев, зато костыли - лакированные, кожей обитые — ни у кого в деревне таких нет! — привез.
Жалко, что недолго на них проходил. Маленькую, на год всего, дала ему отсрочку военная смерть.
А Савушка уже в школу пошел. Какой там двухэтажную - в колхозном правлении отгородили досками две комнаты, вот и вся школа. Но все равно - школа. И у деда заказы появились, и смотри-к, наладилась жизнь. Как солнышко тогда засветилось в душе Савушки и с каждым днем все теплее и светлее от него становилось. Не обходилось, понятное дело, и без тучек, но это так - тучка. Дунуло ветром и нет ее.
...Давно уже и деда нет, успокоился за деревянной оградкой кладбища рядом с дочерью - сдержал слово, до шестнадцати лет внука дотянул, и теперь солнышко Савушкино не гаснет, а наоборот, ярче разгорается,
Вот квартира хорошая в совхозном доме, карапуз Тима носится маленьким вихрем по дорожкам и жена Лена - высокая, красивая, вообще одна такая в мире, хлопочет, накрывая на стол. Вот столярка его с деловитым гулом станков, запахом смолы, дерева, обитая серпантином стружек, наполненная голосами друзей и товарищей.
Вот сам, крепкий и здоровый, счастливый до неприличия, плотник высшего разряда, в следующем году будет студентом-заочником в лесотехническом институте.
Что еще?!
Ощущение полноты жизни и счастья настолько сильны, что Савелий нет-нет, да и прижмет как в детстве пальцы к глазам.
И все вокруг, конечно, двоится, Тимка двоится, Лена двоится и эти две Лены встревоженным голосом спрашивают:
- Ты что, глаз засорил? Дай-ка посмотрю. Не во сне, значит, взаправду счастье.
Но вот вчера приходит с работы Савелий и жена его, единственная в мире Лена, говорит:
- Давай разводиться, Тимонин. Не люблю я тебя. На вас когда-нибудь потолок падал?
Однажды увязался Савушка с дедом на работу. Бригадир привел их на склад, показывает - там щиты нарастить, там балку подкрепить - ненадежна стала, изогнулась, как пузо у старого мерина.
А балку прямо на глазах и повело. Дед Савушку в охапку и вместе с ним к стене.
Бригадир отскочить не успел...
Ужас у Савушки остался еще и потому, что до того случая и дом, и стены, и потолок - все казалось ему несокрушимым, вечным. И первые дни Савушка даже спать не мог в комнате, на сеновал перебирался, благо август стоял.
И сейчас старый страх мутной волной качнулся в его душе.
- Ты чего это? - растерялся он. - Ну, задержались нынче, так лес привезли, а разгружать, сама знаешь, некому.
- Да причем тут это, - вздохнула Лена. - Ты хороший человек, но я другого люблю и... любила. Ты знаешь, кого.
Савушка поник головой. Так получилось, что однажды в первые ночи еще, жарко обнимая его, все на свете забыв, шепнула Лена:
- Вовка, милый, любимый... Обнимала его, а представляла другого. Пасмурными, новыми глазами взглянул он на Лену.
В другом свете предстали ее отлучки, недомолвки, приступы раздражительности и холодности. И сами собой вдруг легли на стол тяжелые кулаки.
- Савушка, - печально проговорила Лена.
- Уйди! — выдавил он.
И сразу по-другому повернулась жизнь. Тимку забрала теща, а Савелий ночевал у друга. Боялся не совладать с собой.
Но Лена пришла к нему сама.
- Понимаешь, Савушка, - обычным голосом заговорила она и у него даже ноги дрогнули от близости, и от голоса ее и такого родного запаха волос. - Понимаешь, не хотят нас разводить, нет, говорят, оснований. Ты же больше знаешь, подскажи, как написать заявление.
- А ты что - маленькая? - вскинулся.- Напиши, что изменял, пьянствовал, денег не давал, издевался над вами с Тимкой.
И развернувшись, ушел.
Вот как сказал, так судья на суде и прочитала. Слово в слово. А Савелия и спрашивать не стали - известно, что такой тип скажет.
- Как же вы так могли, - пробился потом к ней Савелий, -ничего не проверив!
- Иди-иди, — не в шутку рассердилась та, а то я сейчас еще тебя за хулиганство!
Савушка домой приехал, в ванну залез и, дождавшись пока она наполнится водой, полоснул себя бритвой по левой руке. Хорошая у него бритва, трофейная от отца осталась, фирма "Золлинген".
Совсем не больно было Савушке.
Спасла его теща. Бог знает зачем приехала. Вызвала "скорую" — успели.
Через месяц совсем здоровым выписали Савушку.
Только солнышко его закатилось.
Но на месте его, свято место пусто не бывает, разгорелся огонек нехороший. Жег он и жег Савушку, и днем и ночью покоя не давал. Пытался вином заливать его Савушка, но огонек от вина еще пуще полыхал.
- Пропаду, - сказал себе Савушка. - Бежать надо. Пришел за чемоданом в бывший свой дом. После того
случая в первый раз.
Дома все оказались. Тима, увидев его, с радостным воплем прыгнул на руки.
- Папка, папка, ты где так долго был. Ты больше не уйдешь? Мама, не отпускай папулю...
Лена озлилась, а теща от расстройства чувств заплакала, она поступок дочери не одобряла.
Вытащил Савелий чемодан свой, еще из армии, дембельский, нехитрые пожитки собрал. А Тима помогает, от отца ни на шаг, плюшевого любимого медвежонка принес, не пожалел, отцу.
Кроме чемодана, взял еще Савелий балалайку дедову.
А перед тем как уйти, крепко провел ладонью по глазам. Комната, теща, Тимка, жена бывшая - ничего не двоилось.
- Значит, сон все это, - успокоил себя Савелий. - Просто сон.
И поехал, куда глаза глядят.
* * *
Что бы с вами было, дальние страны, без таких как Савелий Тимонин?
Редкое, очень редкое дело, чтобы благополучного строя человек отрывался от своих корней и катил в Мирный или на Сахалин, а то и на саму Колыму.
Зачем, спрашивается?
За длинным рублем... Нет, человек знающий в две минуты докажет вам, что нет его сегодня на Северо-Востоке, заработка, а коэффициент и надбавки - все уходят на фрукты-овощи и отпуска. И не просто уходят: уважающий себя северянин с берегов Черного моря без тысячи другой долгу не возвратится.
За романтикой... Так она давно уже понятие не модное и тем более не географическое. Еще говорят, правда, о романтике в профессии, в поиске, но даже самый безответственный болтун не осмелится приладить это слово к поселку Мустах, к примеру, на Колыме.
Какая там к черту романтика в этих унылых низких бараках, в глыбах желтого льда возле общественных уборных, в беспредельной снежной долине, насквозь продутой ветром и до звона выстуженной морозом... градусов, эдак, под шестьдесят.
Попадаются, правда, отдельные чудаки, не забывшие это слово, но погоды они не делают. Делает ее "кадр", как правило, не юнец, огни и воды прошедший, на все руки мастер. Бурить, рвать, строить, мыть... в шахте, на бульдозере, на деляне лесной, у монитора - нигде не оплошает.
Но никогда бы, ни в жизни не уехал из родных краев мастер, если бы... если бы. Крах в личной жизни, стукнулся с начальством, ссора с другом. И вот уже по маршруту "куда подальше", лишь бы с глаз долой мчатся в высокие широты Погорельцы Семейного Очага и Искатели Непрописных Истин.
Работал Савелий на "Мустахе", в каменной промерзшей земле шурфы бил. На Аркагале ТЭЦ строил. На Атке, в поселке колымских шоферов, директор автобазы его даже в начальники столярного цеха вывел.
И комнату дали теплую, и заработок хороший — остановись, передохни, в себя приди, Савушка. Ан нет... жег его огонек и гнал все дальше и дальше.
Бывало, ночью проснется, к окну подойдет, лунку продышит и смотрит. Луна огромная, на полнеба, плывет над темными тихими бараками, льет голубой мертвый свет на дикие сопки, на ледяное полотно трассы. А там, посверкивая фарами, идут и идут машины. Серебристые, на ракеты похожие, наливники, разноцветные рефрижераторы, пэпээры, доверху груженные углем.
- Лена, - забудется он, - глянь, красота-то какая.
Или во сне почудился - пришлепает босыми ножонками Тимка, умостится под отцовский бок и легким, сладким своим посапыванием враз выстроит суматошные скачки Савушкиного сердца в спокойную и крепкую мелодию.
Черт знает, что делают после таких ночей, куда бегут иные!.. Савелий в отдел кадров.
Ну и очутился наконец у пределов Отечества.
Приехали.
* * *
Бешеным курьерским поездом пролетел над Тихим океаном циклон "Беби". Вдоволь поиздевался над круизным теплоходом, как щепки разбросал зазевавшиеся рыбацкие сейнеры, пополам, навроде пирожного, переломил японский супертанкер. И теперь сам умирал здесь, у южной оконечности Сахалина.
Но еще круто катились на берег громадные зеленые валы, с чудовищной силой ударяя в земную твердь. И взрывались мириадами брызг, и в грохоте их слышалась нечеловеческая, космическая музыка, странно подчеркнутая бабьими всхлипами чаек.
_ А_а_а_ах! - Со всего размаху гигантской водяной ладонью хлопал по скалам океан.
- И-и-и! - Голосили чайки.
А на узенькой полоске песка метался в пляске, бесстрашно вколачивая в океанский разгул свою песню, маленький человек с балалайкой в руках.
- Сербияночка моя - дзень-брень!
- А-ах!
- И-и-и!
- Дзень-брень!
Ах, дед Прокофий, думал ли ты, что балалайка твоя в одном ансамбле с самим Тихим океаном звенеть будет.
Музыка бушевала, песок из-под сапог и пыль водяная взлетали к небу, белое холодное пламя горело на гребнях валов и бледнел, отступал перед ним жалящий сердце Савелия огонек.
- Силен! - Неожиданно раздался над ухом восхищенный и насмешливый одновременно голос.
Савелий резко остановился и бережно положил на чемодан балалайку. Недоверчиво взглянул.
В черном костюме с золотыми нашивками покачивался перед ним небольшого росточка, но плотный как огурец-семенник, моряк лет пятидесяти. Фуражку с крабом он держал в руках и ветер шевелил редкий венчик волос вокруг лысой макушки. Синие глаза смотрели с простодушной хитрецой.
- Пляшешь, говорю, хорошо.
- Так, нашло, - буркнул Савелий. Медленно стекало с него возбуждение. Сел, вытряхнул песок из сапог, спросил у лысого:
- Гостиница тут хоть есть?
- Есть, как же. Мест, правда, вряд ли. А что - на работу?
Савелий помолчал. Разве не ясно.
- А специальность какая? - Не отставал моряк.
- А какую надо? Сварщик, бульдозерист, кочегар... документ есть.
Называл Савелий самые дефицитные здесь специальности.
- Ну, а топор в руках держать умеешь?
- Что-о? Топор? - переспросил Савелий и засмеялся тихонько. Он же сразу понял, почувствовал, что не случайна встреча его с океаном. Отсюда, отсюда начнется новая -хорошая - полоса его жизни.
- Тогда давай знакомиться по-настоящему. Я капитан -директор дизель-электрохода "Чемпион". Мне нужен плотник и немедленно, так как сегодня мы уходим в Нагаево. Вы мне подходите, в душу не лезу, на это есть у нас первый помощник, но предупреждаю - пароход мой за глаза окрестили монастырем да еще плавучим... А я этим горжусь. Так что... прикиньте, чтобы потом разговоров не было.
- Подходит, — твердо сказал Савелий. Добавил, подумав: - Вы это, не смотрите, что я такой... ночевал здесь.
- Если курите, - уже на ходу наставлял капитан, - то лучше бросить. Половина пожаров на кораблях из-за этого.
Савелий, покраснев, заталкивал сигареты назад.
Не в монастырь ли, действительно, вели его.
Бюрократов на море меньше, это все знают. Любители согласовывать да утрясать рискуют вмиг, без всяких проволочек оказаться в приемной высшей морской инстанции -Нептуна. Правда, в последнее время и бюрократ пошел особой выделки - непотопляемый. Всепогодный и с неограниченным районом действия, универсальный, так сказать.
Сила его заключается в том, что в шторм он присоединяется к ветру, в жару к солнцу, застит глаза в туман и ночь. Бюрократ слился с хамелеоном и жутковатый этот симбиоз еще только начинает расправлять окрашенные в соответствующий цвет знамена.
Но тогда Савелий всего-навсего отдал старпому чифу, как подсказали ему) паспорт и трудовую книжку и пошел вслед за вахтенным в свою каюту.
Каюта оказалась симпатичной комнаткой с койками в два этажа, диваном и столиком, намертво вделанным в переборку.
- Вот, занимай Васину, - указал наверх вахтенный.
-Сосед твой на вахте.
Очень все Савелию понравилось. И пароход, чистенький, розовый, с выпуклыми бортами - ну, как поросенок с рождественской открытки. И новое жилье, и люди. Гля-ка, кровать с хрустящим крахмальным бельем, три полотенца на одного - надо же! Тишина, уют - в жизнь не уйду.
- А чего этот-то ушел, - подражая жесту вахтенного помощника ткнул.
- Кейпроллер забрал, - грустно ответил тот.
- Переманил значит, - подытожил Савелий.- У нас тоже -как хороший "кадр" нужен, так и сразу и квартиру пообещают и зарп...
- Салага! Кейпроллер - волна-убийца. Савушка прикусил язык.
И как-то немного померкла его первая радость. И подозрительно ненадежно стало. Стенки у кают тонкие, голоса слышны. А окна зачем такие здоровые - стукнет этот самый... кролик, что ли и заберет.
Только балалайка, когда ее Савелий на стену приспосабливал, бренькнула презрительно... а брось. В ванной не захлебнулся, а тут и подавно.
Где наша не пропадала!
И сон навалился непобедимый. Шутка ли — трое суток по аэропортам.
Проснулся он уже в море. Сосед, бородатый худощавый мужик, с глубоко посаженными глазами, таких на иконах рисовали, разбудил. Завтрак проспишь.
В столовой Савелий ел кашу и поглядывал в иллюминатор. Ничего особенного - море ему показалось похожим на пашню. Только вместо борозд волны, да такими кривулинами, будто пьяный тракторист напахал.
...Блеск и чистота "Чемпиона" могли обмануть только такого, как Савушка. А на самом деле "Чемпион" дохаживал последние мили в своей бродяжьей судьбе. На нижней палубе и в трюмах из-под толстого слоя краски лезли грязь, ржавчина и старость. Мощные когда-то дизели сегодня всей четверкой еле-еле осиливали гребной винт. По срокам "Чемпион" должен был стать на капитальный ремонт, но вверху решили, что дешевле его списать и приспособить в межрейсовую гостиницу для моряков.
И теперь со скоростью восьми узлов шлепал он к месту
своей последней стоянки.
На вторые сутки перехода, капитан, проснувшись, долго не мог выбраться из постели.
- Ишь, какой крен, - удивился он, - с чего бы это? Но потом он о крене запамятовал и это было вполне простительно, если учесть, что и капитан - директор Полушин тоже совершал свой последний рейс. Как только загремит в Нагаеве якорная цепь и сойдет на берег списанная команда, от звания Полушина останется только вторая половина — директор. Той самой межрейсовой гостиницы: капитаны с кораблем предпочитают не расставаться.
Именно потому и потребовался срочно Полушину плотник - переделывать каюты в номера, а еще Полушин мечтал задействовать Савелия и как балалаешника: по линии организации в гостинице культурного досуга.
Вот как далеко вперед смотрел капитан Полушин. И, как ни странно, именно эта, чрезмерно, до ненормального развившаяся в последнее время предусмотрительность и явилась главной причиной его ухода.
А началось все с пустяка... Расходясь со встречным танкером в Японском море, Полушин приказал штурвальному взять правее. "Левыми бортами, - полагал он и разойдемся". Но танкер почему-то шел прямо в лоб. На связь не выходил. А уклониться еще правее капитан уже не мог - лоция показывала в этом районе камни.
Капитан приказал осветить рубку приближающегося судна мощным прожектором и сигналить, но и это не изменило ни курса, ни скорости танкера.
Разошлись буквально впритирку. И тут-то с мостика Полушин отчетливо разглядел, что в штурманской танкера, полным ходом рассекавшего темноту и волны, не было ни одного человека. Судно шло на автомате.
- Старый болван, - выругал тогда себя капитан, - надо было предусматривать и это, знал же, что авторулевой в моде у японских и американских моряков.
С тех пор капитан старался предусмотреть.
Каждую свою команду, каждый маневр Полушин рассчитывал как шахматист варианты в сложной позиции, стараясь не упустить ничего абсолютно.
Получалось примерно так...
- Если я дам тридцать градусов вправо, волна ударит в борт, кренометр покажет пятнадцать, у Дуни... у Дусеньки на камбузе опрокинется кастрюля с борщом и вероятно, может ошпарить ей ногу. Без Дуни экипаж всухомятку не выдержит, первым сбежит Дед, у него язва, хотя язва у него оттого, что попивает втихомолку, под одеялом, но сбежит, он давно грозится, а жалко, Дед специалист хороший. Без Деда мотористы машину загубят, плана нет, заработка нет и значит, французскую дубленку жене не привезу, а она и так меня терпит только за запас плавучести... Это что же, разводиться из-за несчастного маневра?!
- Пора менять курс, - деликатно напоминает второй
штурман.
"Фигушки вам, а не курс. Борщ сейчас, наверное, как
кипяток".
- До тридцати ноль-ноль (пока обед не кончится) держать прежним.
Штурман почтительно смотрит на мастера. Наверное, нашел ошибку в счислении, вон как перед тем, как скомандовать, задумался.
Хорошо хоть, что штурман не телепат.
Но начались и неприятности. Так далеко в будущее простирал свою мысль капитан, что частенько упускал из виду
и само настоящее. Однажды, последовательно рассчитывая этапы отхода от причала - швартовы отдать! Малый назад! Пятнадцать влево - малый вперед, пятнадцать вправо - полный вперед! - он забылся и гаркнул именно последнюю команду: "Полный вперед!"
Машина дисциплинированно исполнила и всей своей тысячетонной грудью "Чемпион", как пьяный мужик на прилавок, навалился на причальную стену.
Шуму и грому было по пароходству много и тогда-то и прозвучало в первый раз роковое — берег.
Полушин встал и тут же, чтобы сохранить ровновесие, побежал по каюте и уперся в переборку. Так сильно накренилось судно.
Встревоженный, капитан быстро оделся и поднялся в рубку.
На вахте стоял третий - худощавый, носатый с чистыми, почти ангельскими глазами - Жженный. Три судна сменил в своей жизни капитан и так получилось, что со всех трех он Жженного списывал. Списал бы и с "Чемпиона", но, вероятно, уже не успеет.
- В чем дело?
. - Горючку с левых танков съели, вот и повело.
- Механик! Закачать балласт в танки левого трюма для ликвидации крена.
- Закачать-то нетрудно, - отозвался снизу Дед, - да куда потом льяльные воды девать будем.
. - В самом деле, - сообразил капитан, - куда? Но не тонуть же...
Где-то, глубоко внизу в железном брюхе корабля застучало, завыли насосы, нагоняя воду в пустые танки.
Прошло время и "Чемпион" потихоньку, вздрогнув, начал выравниваться и вдруг, набирая скорость, с такой силой ухнул на другой борт, что верхнюю палубу на мгновение захлестнуло. Полушина швырнуло к иллюминатору и так приложило головой к барашку, что перед глазами у него закружились звездные спирали.
- Машина! - Разъяренно завопил он, — почему контроль не держите!
- Как его держать, - ответила машина, - водомерные трубки все забиты.
Теперь крен уже был за тридцать и похоже увеличивался с каждым часом.
Пришел первый помощник - "первый помещик", как его прозвали. А что виноват человек, что нечем ему заняться? Сам не найдет, а подсказать некому. Сейчас на его припухшем лице неприкрытый страх. .
- Что? Что? - спрашивал он.
Но капитану Полу шину было не до него. Щелкнул в голове невидимый тумблер и помчались, обгоняя и захлестывая друг друга, суматошные мысли-расчеты.
"Дальше танкероваться опасно. Теперь может так сыграть, что не поднимемся. А горючку жрем, все равно к точке заката ползем. А не дай Бог, ветерок".
Итогом этих мыслей было то, что на всех палубах, в каютах и отсеках залились звонки громкого боя, сея легкую панику в экипаже. Семь коротких, один продолжительный.
Оставление судна.
Заслышав эту зловещую трель, каждый, где бы он не находился, бросал все и мчался на шлюпочную палубу.
Сигнал тревоги дублировался по принудительной трансляции и понятное дело, Савелий тоже, неуклюже топоча по трапам, мчался со всеми, иных даже обгоняя.
- Привести в готовность плавсредства! Спустить боты и плоты на воду!
- Так мы же их рыбакам на той неделе подарили, товарищ капитан, - сказал вдруг Жженный, отводя глаза. - Нету ботов.
- Ка-а-к подарили? - И выскочив ошалело на мостик, Полушин оглядел корму. Точно, ни одного бота на лебедках не было.
- Пропил, подлец! Спишу! Под суд отдам! - потрясал кулаками капитан.
Жженный бросил штурвал и побежал спасаться. За ним шагнул было и первый помощник, да капитан остановил.
- А вы куда? По инструкции... вместе со мной... в последнюю очередь.
- Капитан! Дорогой, - рухнул вдруг тот на колени, -что я вам плохого сделал... пощади, только дачу купил.
Глядя на него, Полушин неожиданно успокоился, сказал с презрением:
- Иди... комиссар. Только документы не забудь.
- А... документы... щас документы.
И кенгуриными мощными прыжками, будто ему ракету сзади приставили, он помчался в каюту.
Но ключ, черт подери! Куда подевался ключ от сейфа! А ведь именно в сейфе находилась та синяя папка с грифом "Для служебного пользования", за которую головой отвечал первый помощник и если не мог сохранить - обязан был уничтожить.
Ключ, конечно, пропал, И тогда первый помощник, рыхлый пожилой мужик, вот уже четвертую пятилетку не поднимавший ничего тяжелее шариковой ручки и ложки, с неожиданной силой вывернул сейф через комингс, выкатил на палубу и как макаронины разогнув сантиметровой толщины леер, столкнул его вниз.
Сейф ухнул в воду глубинной бомбой. Волна от его удара едва не захлестнула ближайший плот.- Будьте свидетелями, - вопил сверху первый помощник.- Я его утопил!
- Это кого он, капитана, что ли?
- Нет, наверное, третьего за боты!
Первая паника схлынула. Моряки разместились в плотах. Стали было пересчитываться, но тут крутая волна ударила в борт "Чемпиона" и капитан заорал в мегафон:
- Отходите, туды вашу! Разобьет!
А и орать не надо было. Волны и ветер откинули плоты и теперь уже при всем желании трудно было приблизиться к судну.
Легко крутясь на волнах, как оранжевые фантастические птицы все три плота помчались к горизонту.
- Подберут,- спокойно проводил их капитан.- SOS дали, течение здесь к берегу гонит, прилив скоро. Все за них. Может и меня успеют.
Последнюю мысль, впрочем, он воспринял равнодушно. Удивительно, но сейчас Полушин даже легкость какую-
то в душе почувствовал. Страшно подумать, как давно он не отдыхал, сколько уже лет ему не удавалось побывать в такой вот покойной тишине, в полном расслабляющем одиночестве.
Ага, в полном!
- Борщ-то остынет, - раздалось со вздохом над ухом. Капитан дернул головой. У порога стояла Дуня - повариха, грустно, с жалостью глядя на него.
- Как... ты здесь. Зачем же, Дуня?
- Куда я от вас, Левонтий Иванович?
Дуня подошла и с высоты своего гренадерского роста поцеловала капитана в лысину, как мальчишку прижала к себе.
- Да не боись, все одно Бога не обманешь, а людей тут нет никого.
Что-то дзенькнуло и натренированным за много лет подпольной любви движением капитан и повариха отпрыгнули друг от друга. Дверь рубки медленно распахнулась и, ошалело оглядывая их, появился Савушка с балалайкой.
Все долго молчали, потом Савушка счел необходимым пояснить:
- А я это, балалайку забыл. Пока бегал...
- Пойдем-ка обедать, - сказала Дуня и тронула капитана за плечо.
Левонтий Иванович ловко ширнул ее локотком и прошептал:
- Не забывайтесь, здесь команда.
Й тут ему показалось, что стоять стало значительно легче. Он оглянулся и увидел, что стрелка кренометра медленно ползет к нулю.
"Чемпион", скрипя всеми шпангоутами, выпрямлялся.
А в кают-компании корабля, непонятным образом восставшего из мореной пучины, сидел Дед с мазутным пятном на щеке и хмуро жевал луковицу.
- Куда это народ подевался? - спросил он у капитана.
- На соревнованиях по гребле, - подумав, сформулировал Левонтий Иванович. — Если крен совсем устранил, то пускай дизеля, собирать пойдем.
После обеда все разошлись по своим местам. Савелия капитан поставил за штурвал - если на велосипеде умеешь, то и тут справишься. Дед наддал оборотов и, описывая под рукой Савелия залихватские кривулины, "Чемпион" помчался догонять бросивший его экипаж.
Капитан тем временем прошел по палубам. В распахнутой настежь каюте первого помощника, на глаза ему попала синяя папка с грифом "ДСП".
- Чего же он сейф топил, - удивился Левонтий Иванович и забрал папку.
Часа через два показались плоты. "Чемпион" обогнал их и остановился, подрабатывая против волн самым малым. Натерпевшиеся за эти часы страху, замерзшие и голодные беглецы и впрямь как на спортивных состязаниях, наперегонки погнали плоты к "Чемпиону". Скоро все уже поднялись на борт и разбежались переодеваться и обедать. Только на последнем плоту стоял первый помощник, держась за трап и не решаясь ни отпустить его, ни шагнуть вверх.
- Все же видели, как я его утопил, - уныло повторял он. - Все одно не жизнь теперь.
- Да бросьте,- терпеливо уговаривал его капитан, - из-за куска железа сокрушаться. А если вы за документ боитесь, так вот он - документ.
Он помахал синей папочкой и первый помощник полез вверх, не сводя с нее завороженных глаз. И над всеми палубами прозвучало:
- Отбой учебной тревоги! Отбой учебной тревоги! Всему экипажу за умелые действия в условиях, приближенных к действительным, объявляю благодарность... Третьему штурману Жженному зайти в каюту капитана.
"Чемпион" выходил на прямую, в конце которой он должен был превратиться в гостиницу.
- Назову ее, - мечтал капитан, - "Плавучим монастырем". Дуня буфетом будет заворачивать, Тимонин на балалайке играть, на мне, конечно, общее руководство. А тулуп этот французский пусть она сама себе покупает.
...Причал был полон встречающих, но Савушке он показался безлюдным, так резко в глаза, в сердце ударили эти
две фигурки. Тоненькая женщина вперед выставила, будто защищаясь мальчика. И в нескольких шагах чемодан с широкими ремнями, вместе еще в Киеве покупали.
Бесконечно долго швартовались, вечность, покачиваясь как в тумане, шел Савелий по трапу пока наконец не остановился, как будто в тяготение мощных планет втянутый в сияние родных глаз и лиц.
- Папка! Мы уже забегались за тобой, - по-взрослому вздохнув, сказал Тимка и мертвой щенячьей хваткой обнял
отца за колени.
- Одного нет, - критически оценил ситуацию капитан -сверху ему было хорошо все видно.
- Левонтий! - вдруг раздалось на весь причал и колени у капитана предательски дрогнули. - Ну что ты стоишь истуканом, иди сюда, я уже договорилась...
Капитан огляделся в поисках спасения. Но за спиной, насколько глаз хватало, простиралось море и кажется в его беспредельной дымке миражом таяла мечта о спокойной старости в плавучем монастыре.
А возможно в этот момент и действительно увидел Левонтий Иванович учебный парусник, гордо резавший кромку моря. Но сказать себе определенно - явь или сон - капитан Полушин не мог, он не знал секрета деда Прокофия.
Валерий Фатеев
