– Смотрите, олень! Олень! – Саша вскочил на ноги, показывая нам рукой на сопку.
– Где? – Клепиков замер, всматриваясь вдаль.
– Вон! По склону спускается.
– Вижу. Я сейчас.
Клепиков побежал к палатке. Схватил карабин и помчался к сопке. Мы сидели у костра и ждали, чем вся эта история закончится.
– Что олень на сопке делает – спросил я у Леонида.
– От комаров спасается.
– Разве можно убивать оленей? Может быть, от стада отбился. Оленеводы ищут.
– Кто его знает, какой он дикий или домашний. У нас в деревне любой гусь или утка в триста метрах от деревни считались дикими. Били без пощады.
– То утка, – возразил я.
На свое счастье олень исчез в распадке. Напрасно Клепиков кружился по склону в поисках оленя, он словно растворился в воздухе.
– Что ты так переживаешь? – посочувствовал Николай Иванович Клепикову, когда тот, вернувшись, подошёл к нам и бросил со злости карабин на траву.
– Ещё спрашиваешь. Живое мясо рядом бегает! – Клепиков сел на скамью рядом с Клавой.
Клава держала в руках гитару и тихонько дергала пальцами струны. Под аккомпанемент негромких аккордов она пела:
“Ты у меня одна - словно в ночи луна,
Словно в степи сосна, словно в году весна…”
Голос её звучал мелодично. Глаза светились. Ресницы, подведенные чёрным карандашом, усиливали радужность блестящих оболочек глаз. Они казались бесподобными, жемчужными. Я прислушивался к словам песни:
“В инее провода. В сумерках города.
Вот ведь взошла звезда, чтобы светить всегда…”
Непонятно почему она сегодня так приоделась, накрутила волосы, после чего расчесала пряди волной. На ней надета белая блузка и джинсы. Накрасила ногти лаком. Я старался понять. Может быть, у неё день рождения? Поёт хорошо заманчиво:
“Вот поворот какой делается с рекой.
Можешь отнять покой.
Можешь махнуть рукой…”
Странно, даже запах духов чувствуется в воздухе. Не только один я бросал украдкой взгляд на Клаву, все смотрели на неё, не оттого, что она исполняла авторскую песню, а заметив перемену в её облике.
Клава была сегодня радостная весёлая. Как сближает людей песня! Особенно песня под гитару. Волнующая душу.
Был тёплый вечер. Солнце спустилось за сопку. Давно погасли угли костра. Мы от костра перешли поближе к палаткам, сидели на бревне. В небе проступали звёзды. Тянуло холодком. Не хотелось спать. Звуки гитары, возможно, принесли нам откровение чувств, пробудили грёзы и воспоминания, радость сказать вслух свои мысли. Как хорошо было в тот вечер.
– Клава, ты не жалеешь, что сидишь с нами неотёсанными чурбаками? Может быть, хотела бы пойти в посёлок на танцы? – поинтересовался Николай Иванович, для вида чуть кашлянув, и для наглядности постучал кулаком по бревну, видимо имитируя нас.
Все засмеялись.
– Нет! Что вы! Ничего мне не надо. – она глубоко вздохнула.
Глаза её искренне сияли счастьем. Нам почудилось, что мы заглянули внутрь их, слегка завидуя её настроению.
Леонид вырезал перочинным ножиком маску из дерева. В разговоре он почти не принимал участия. Отмалчивался как и я. Мысли его бродили далеко отсюда. Кто знает, вероятно, вспоминал свою юность. Глубокая печаль отражалась в его глазах. У него был скорбный вид. Одиночество очень быстро старит.
“Чего добился он в своей жизни? – думал я, невольно останавливая свой взгляд на Леониде, – на старости лет кашеварить? Это не мужское занятие! Для чего тогда жить?”.
Странно, что до сих пор ко мне не приходили в голову такие мысли. Леонид работал поваром. Никто из нас как бы не замечал этого, воспринимал, как нормальное явление. Он варил, мы ели. Как все просто. Зачем делать из этого проблему! Мужчина – повар, женщина – повар, не всё ли равно.
Я встал, пошёл к нашей палатке. Откинул полог, легко ориентируясь в сумерках, сел на нары. Зажёг спичкой свечку. Достал из-под спального мешка учебник английского языка и открыл его.
После того как я вернулся из посёлка, каждый вечер читал эту книгу, как увлекательный роман. Желание изучить английский язык было таким сильным, что я не отрывался от книги несколько часов, сжигая по три свечи за вечер, несмотря на ворчание Леонида.
***
Уже неделю мы работаем вдвоём с Клавой. Обычно идём рядом до профильной линии. Я несу рейку и треногу, а Клава теодолит.
Жара. Рубашка промокла от пота. Нагрелись ноги в резиновых сапогах-утюгах. Хочется искупаться, да негде. Еле-еле журчит вода в ручьях. Раздеться нельзя, заедят комары. До изнеможения хочется пить.
Падаю в каждый ручей ртом, но жажда не проходит. Мозги стали какими-то варёными: ничего не хочется делать, напала на меня сонливая лень.
Клава переносит жару спокойно. Не пьёт так много воды, как я. Идёт, не жалуется на усталость.
На этот раз мы с ней поднимаемся по склону сопки. Мышцы ног, привыкшие к таким подъёмам, не болят, но вялость движений берёт своё.
–Давай, отдохнём, – слышу я просьбу Клавы.
Сам бы я ни за что не попросил. Мы садимся на сухой мох. Я ложу треногу, рейку возле камней и, довольный привалом, ложусь на колючий мох. В тишине слышу частое дыхание, сидевшей рядом со мной, Клавы. Я закрываю глаза, хочется спать, но назойливые комары, жаркое солнце не дают покоя.
– Клава, отгоняй от меня комаров.
– Сейчас, – Клава с размаху бьёт меня по щеке своей горячей ладонью и смеётся. Затем ещё и ещё раз. Её звонкие мягкие пощёчины звучат во мне торжественным гимном.
Я открываю глаза, смотрю вверх. Какое необъятное небо, голубое, блистающее, обжигающее. Хорошо когда ты не один в этом мире.
– Серёжа, почему ты бросил техникум?
– Я не бросил, перевёлся на заочное отделение.
– А зачем?
– Из-за друга…
– Расскажи, если, конечно, в этом нет тайны. Ведь я тоже была студенткой, пойму тебя.
Клава, опёрлась на руку, повернулась в пол оборота, посмотрела на меня, её ангельский взгляд говорил о том, что она спросила без задней мысли, я поверил, что ей было не безразлично.
– Знаешь, Клава, как бы ты поступила, если бы твоя лучшая подруга переводилась на заочное отделение? – задал в свою очередь вопрос я.
– Не знаю. Но если бы мне стало без неё скучно, может быть, я последовала за ней.
– Я так и сделал.
– А где твой друг?
– Он работает в другой экспедиции.
– Значит, ты в нём ошибся.
Я промолчал, закрыл глаза и, кажется, задремал.
– Серёжа, вставай. Мука с тобой. Тоже мне мужчина, забыл обо мне, спит. Мне, что одной по маршруту идти!
Клава стояла надо мной, шутя, наступив носком сапога мне слегка на голенище.
– Что больно? Была бы у меня хворостина, вот бы я тебя выстегала! Тоже работничек! А ночью, что будешь делать? – она заливалась смехом, что даже её штормовка горбилась от движений.
Лицо её было прелестным. Рыже-каштановые волосы плескались в лучах солнца, прикрывая её глаза, но улыбка светилась ярче. Какая же она жизнерадостная!
Как много бы я дал, ничего мне не было жаль, лишь бы вечно слышать этот ласкающий слух смех. Мы стали подниматься снова вверх.
Я шёл впереди, Клава немного сзади, но я чувствовал, как она ставит ногу в сухой мох, шаг за шагом. Какое-то озорство подталкивало меня, я словно вырос, старался ускорить шаг, отрывался всеми мышцами ног от ускользающего мохового покрова, прямо рвался вперед на вершину сопки.
“Сейчас Клава скажет: «Давай, отдохнём, я больше не могу», она сдастся, не выдержит”, – думал я. Но Клава молчала, шла следом за мной.
Наконец и верхушка сопки. Клава стояла, держа в руке футляр с теодолитом. На щеках у неё появился румянец. Она вспотела. Я чувствовал запах её пота, он был каким-то сладким, словно я наяву ощущал его вкус.
Как высоко мы забрались. В висках стучала жилка, кровь прилила к голове. Я отдышался. Стал смотреть вдаль. Было видно узкую ленту речки, и чуть повыше её линию трассы, по которой едва заметной точкой мчалась машина, оставляя за собой клубы пыли.
Сознание того, что рядом всего в нескольких километрах бурлит жизнь, что, мы оторваны от мира призрачными границами, сами поднялись на высоты безлюдных сопок и опустились в тихие долины, стало понятным, успокаивало то, что это временно.
Клава устанавливала треногу на репер, регулировала центр отвеса, смотрела на уровни, чтобы не было отклонения от горизонта.
Может быть, есть прелесть в походной жизни? Здесь нет суеты и нервотрепки. Я вспомнил посёлок, пьяные лица. Глаза мои вновь скользнули по трассе. Машина исчезла с поля зрения. Лишь повисла в воздухе над дорогой пыль.
Я взял рейку и пошёл к пикету. Поставил рейку вертикально. Стал ждать, пока Клава замерит высотную отметку пикета. Клава махнула мне рукой, чтобы я шёл дальше.
Так от пикета до пикета я шагал с рейкой, удаляясь от Клавы. Она смотрела в окуляр теодолита, записывала в журнал, а я следил за взмахом её руки.
***
– Мы здесь не спустимся, – возразила Клава.
Крутой откос сопки пугал своей недоступностью. Сплошной сыпец, состоящий из мелкого сланца, казалось, замер, но он придёт в движение, если только наступить на него ногой.
Как не хотелось идти в обход по вершине сопки ещё несколько километров, если перед нами внизу был лагерь. Надо только спуститься вниз.
– Давай, Клава, попробуем, – запальчиво по-мальчишески предложил я.
– Нет, Серёжа, мне страшно. Голова кружится.
– Глупая ты. Смотри…
И решительно шагнул вниз. Но больше мне не пришлось сделать и шага, так как каменная осыпь ожила и понесла меня.
– Сережа! – услышал я сзади крик Клавы.
Я скользил, как лыжник, по склону, поднимая пыль. Страха не было. Одна только мысль вертелась в голове – не упасть, удержаться на ногах, чтобы не опозориться на глазах у Клавы.
– Серёжа! – снова услышал я голос Клавы сквозь шум и шелест падающих камней.
Но остановиться или обернуться назад я не мог, не было сил.
– Серёженька! Помоги мне! – неслось мне вслед.
Я попытался задержаться на склоне, цеплялся за траву, кусты мелкого стланика, но лавина катила меня вниз. Я ободрал себе кожу на ладонях рук. Наконец, я ухватился за толстую ветку стланика, повис на ней.
Перебрался на куст стланика. Посмотрел наверх. Клава сидела на кусте стланика повыше по другую сторону несущего до сих пор каменного потока, махала мне рукой. Вдруг я услышал крики, доносящиеся снизу.
Я посмотрел вниз. У палаток стояли Клепиков, Николай Иванович. Они смотрели в нашу сторону, и что-то кричали нам. “Не легкая их принесла! Теперь будет рев и визг! Хорошо что им до меня не добраться. Пусть побесятся” – пронеслось в моей голове.
– Клава, я сейчас к тебе поднимусь, – крикнул я.
Я осмотрел склон и осторожно стал подниматься вверх до следующего куста стланика. Коварный сланец расползался под ногами, не давал мне опоры, вместо того, чтобы подниматься по склону, я буксовал на месте, или обратно сползал вниз. Не знаю, может быть, на четвереньках, но я, как кошка, карабкался к своей цели, глотая пыль.
Последние камни, что падали вниз, ударились глухо о мох, всё стихло. Стало как-то непривычно от немой тишины.
Я добрался до Клавы. Она вытирала слёзы на щеках. Немного вздрагивала. Лицо её было грязное, так как слезы размазали пыль.
– Ты мог разбиться, дурачок! – сказала ласково она.
– Клава, зачем ты спустилась?
– Не знаю. Я испугалась.
Я взял Клаву за руку. С осторожностью выбрались наверх. Напоследок я оглянулся. Так близко и рядом казалась долина. Сделай только шаг. Но отвесной стеной показался мне откос сопки, я невольно отступил от края.
***
Хмуро встретили нас Клепиков и Николай Иванович.
– Тебе надо было шею сломать, олух! – Клепиков подошёл ко мне вплотную и размахнулся. Я инстинктивно отшатнулся назад. Клепиков поднёс кулак прямо к моему лицу.
– Слава, не смей! – крикнула Клава.
Клепиков, сопя, опустил руку, не разжав кулака:
– Тебе это даром не пройдёт, – прожигая меня злыми кипящими глазами, сказал он.
– Отстань! – Николай Иванович потянул за рукав рубашки Клепикова.
Но тот дернул плечом, стряхнул с себя руку Николая Ивановича, пошёл от нас.
– Надо думать, что ты делаешь! – Голованов всё ещё сердился.
Я молчал.
– Если бы ты упал. Тебя бы засыпало камнями. Считай, песня спета!
– Ладно, Коля, что случилось, того не изменишь. Я сама тоже виновата. Клава подошла ко мне:
– Иди, Серёжа, отдохни.
Я пожал плечами. Втянул голову, чувствуя себя неловко от её участия. Направился к палатке.
Мне было обидно от нанесённых оскорблений Клепикова. Он просто воспользовался случаем, чтобы поиздеваться надо мной. Я готов сделать что угодно за публичные угрозы. Надо мстить! На зло ответить злом! Я вошёл в палатку. Бросился на нары. Сжал от боли кулаки. Лежал недвижно. Мысль мрачнее другой бродили в голове.
Пришли с работы Саша и Виктор. Заметив мое состояние, они не тревожили меня. Я лежал, не воспринимая того, что происходит вокруг, ушёл в себя…
– Олень! Быстрей, ружьё! Какое ружье? Карабин!
Что-то тяжело затопав, пробежало мимо палатки. Казалось, снаружи происходит столпотворение. Раздались выстрелы рядом с палаткой.
– Ура!
Кто-то куда-то бежал, но потом все стихло…
– Надо же через лагерь побежал, – услышал я голос Клепикова.
– Ты, Саша, молодец не растерялся.
– Тащите его к ручью. Там будем разделывать, – слышал я отдельные слова.
“Неужели оленя убили!” – ужаснулся я.
Рванулся с нар, но какая-та противодействующая пружина бросила моё тело обратно на нары.
“Что я могу сделать? Если торжествует зло!”
Слабость незримой паутиной сплела мои руки, приковала намертво, не давая подняться. А может быть, это был страх? Слабого перед сильным?
***
– Попробуй, свежатины, – Леонид протянул мне кусок мяса.
– Ты, что заболел? – спросил он меня, когда я отвел его руку.
– Нет, Леонид, я просто сыт.
– Глупец, это же оленина.
– Я не хочу.
– Ну, как хочешь. Дело хозяйское.
Мы помолчали.
– Местная власть сюда в воскресенье приедет, – с грустью в голосе обронил Леонид.
– Кто приедет? – не понял я.
– С посёлка приедет главный инженер прииска, – пояснил Леонид.
– Зачем?
– Клепиков им про оленя по радии передал.
“Неужели оштрафуют?” – чуть не вырвалось у меня.
– Зачем он им про оленя сообщил? – недоверчиво спросил я.
– Ты что не знаешь Клепикова? Он стукач. Ясно, что выслуживается. Они за мясом приедут.
– За мясом? За каким мясом?
– Ты что дурак?! Или не понял?
– Ах, за мясом, – дошло наконец до меня.
– А что у нас мяса много?
– На неделю хватит.
– А где ты его хранить будешь при такой жаре?
– В ручье.
Леонид взял топорик и пошёл за валежником.
Я сидел у палатки. Держал в руках полотенце. Утро было солнечное. Саша и Виктор ещё спали. Я пошёл к ручью. Встал на камень, лежавший в воде. Заткнул за пояс полотенце. Наклонился. Зачерпнул в горсть руки воды. Фыркая, плескал ледяную воду на обнажённую грудь. Дремоту мгновенно сняло. Обтёрся полотенцем.
Осмотрелся. Ниже по течению ручья лежал в воде целлофановый мешок, придавленный камнями.
***
– Давай, осмотрим этот склон сопки, – сказал Саша, поднимая с голой вершины рваный кусок от обшивки самолета.
– Думаешь, мы здесь что-нибудь найдем? – усомнился Виктор, – восемь лет прошло.
Мы рассматривали внимательно пологий склон сопки. Над головой кричали вальдшнепы. Самих птиц не было видно. Они носились по кругу, не давая возможности рассмотреть их. Напрасно я крутил во все стороны головой. Крики птиц, словно эхом, отдавались в воздухе со всех сторон. После двухчасового перехода мы устали. Легли на мох. Приятно было отвлечься, отдохнуть.
– Видите, дым? Костёр что ли? –Саша перевернулся на живот, показывая нам рукой.
– Ничего не вижу. Тебе показалось, – Виктор посмотрел и отвернулся.
– Нет, всё же это дым. Что-то горит.
– Где? – спросил я.
– Возле ручья.
В долине, которая расстилалась перед нами, были отвалы от старых горных работ. Между отвалами протекала не то речка, не то ручей. Долина была узкой. В этих местах мы были первый раз. Тоскливо было смотреть, что и сюда добрался человек, перерыв отработками растительный слой, оставив после себя безжизненный лунный ландшафт.
– Смотри, левее между отвалами. Видишь струйку дыма, – Саша выставил перед собой руку, – неужели не видишь?
Я искал, вглядываясь, по тому направлению что-то похожее на дым, но ничего не замечал.
–Да не сюда смотришь, – Саша повернул мою голову, –- видишь острый выступ на отвале?
– Вижу.
– Смотри теперь левее под самый срез откоса.
– Смотрю, ну и что?
– Теперь взгляни на откос чуть выше.
Я пробежал взглядом по откосу и увидел белую струйку дыма.
– Да, действительно, дым.
– Покажи, где? – заинтересовался Виктор.
Саша взял руку Виктора и уже без особого труда показал ему место, откуда был виден дым.
– У тебя глаз как алмаз! – похвалил его Виктор.
– Давай, сходим, посмотрим, что там горит, – предложил Саша.
– А обломки самолета не будем искать? – спросил я.
– А зачем нам металл? Крупных частей от самолета нет. Он взорвался, – ответил безразлично Саша.
– Пошли тогда в лагерь через эту долину, короче путь будет, – предложил Виктор.
Мы направились к отвалам. Чем ближе мы подходили, тем отчетливо видели, что Саша не ошибся. Дым то исчезал, то усиливался. Ветром его относило на другую сторону отвала, он стелился по земле и не был виден. Перешли ручей. Вот и отвал. Теперь мы видели хорошо то, ради чего сюда пришли.
Возле старых проржавевших бочек горел костер. На палках воткнутых в землю по обе стороны костра висел небольшой чёрный от сажи котелок, в котором кипела вода. Рядом лежало обтесанное бревно. Но у костра никого не было. Мы переглянулись. Кто здесь разжёг костер? Почему у костра никого нет? Кругом громоздились отвалы, уменьшая обзор.
– Что подождём? Кипит вода. Должен же кто-то прийти, – Саша сел на бревно.
– Надо снять котелок, а то вся вода выкипит, – Виктор подошёл к костру, снял вместе с перекладиной котелок и поставил его на землю.
Мы тоже сели на бревно. Тянулась минута за минутой, но никто к нам не подходил. Уже начал догорать костёр.
– Странно, где же хозяин? – Саша встал, пошёл к откосу отвала, взобрался наверх, стал рассматривать вокруг, но ничего не увидел, спустился к нам.
– У меня такое чувство, что кто-то от нас прячется, – сказал он нам.
– Лучше нам уйти отсюда, как бы чего не вышло, – Виктор бросил в костёр сухую ветку. Сноп пламени взметнулся вверх.
– Мне тоже не нравится так сидеть, – с тревогой ожидания заметил я.
– Что уходим? – Саша подошёл к костру и пнул ногой котелок. Он опрокинулся. Вода вылилась на землю.
– Зачем ты это сделал? – укорил его я.
– А чего бояться? Подумаешь, инкогнито вас догонит! Покажите ему пятки. Только и всего. Пошли отсюда.
Между отвалами петляла дорога. На месте высохших луж разросся хвощ. Зелёные ёлочки растений образовали целый ковёр.
Отвалы заросли иван-чаем. Казалось, фиолетовый огонь зажёг отвалы, столько много было цветов иван-чая. На дороге попадался металлолом. Подстанция на салазках, погнутые листы железа, гусеницы от бульдозеров и разный хлам.
Шли мы не спеша по дороге, пока она не упёрлась в отвал, отсыпанный из торфов1 бульдозерами.
Торфа выталкивали за пределы участка разработки, обнажая золотоносный слой песков. Отвал доходил до откоса сопки. Забираться на него мы не стали, свернули в сторону, и пошли к распадку. Под ногами был опять мох. Мелкий лесок рос у края сопки. Обошли котлован, наполненный водой. Прошли примерно с километр.
– Какие-то странные бугры и ямы, – выругался Виктор, споткнувшись о поваленный ствол.
– Это же кладбище! – воскликнул Саша, – смотрите кресты!
От удивления мы остановились, не ведая и не ожидая встретить в глуши могилы.
Мы молча бродили среди унылых могил, местами разрытых медведями. Валялись на мху и в ямах человеческие кости. Крестов было мало, они покосились, некоторые упали, надписей никаких не сохранилось.
Виктор, заметив череп, лежавший в разрытой могиле, спрыгнул туда и взял его в руки. Нижняя челюсть отвисла, казалось, что череп кричал от боли и страха, пережитой им когда-то в момент смерти.
Жутко было смотреть. Задняя часть черепа была разбита.
– Надо взять с собой как сувенир, – сказал он, – вот будет потеха! Принесу осенью в школу.
Я поморщился.
– Положи на место, меня затошнило даже от одной мысли, что ты это сделаешь.
– Ну, ты, брезгливый! – съязвил он.
– Не надо, Вить, пусть лежит там, – попросил друга тихо Саша.
Виктор посмотрел на него, ничего не сказал. В глазах его что-то мелькнуло. Губы сжались в усмешке. Он бросил череп в яму, сдвинул каблуком сапога землю у края могилы. Сухая земля съехала вниз, присыпала потревоженные останки человека.
***
После похода мы вернулись в лагерь усталыми. Поели макарон с олениной. Забрались в свою палатку. Наглухо завесили полог палатки, очень уж донимали комары, прямо жалили нещадно.
– Будет дождь, – сказал Леонид.
– Приезжали к нам гости? – спросил я.
– Да, были, язви их, нахлебники, обобрали нас.
– Зачем вы им отдали мясо, – возмутился Саша, опять нам жрать консервы.
– Не по адресу обращаешься. Я здесь не при чем.
– Ненавижу блатных! – выпалил Саша.
– Ничего не сделаешь, у них власть, – грустно произнес Леонид.
Мы лежали на нарах. В палатке было темно, приближалась ночь.
– В посёлке убили одного мужика, – сообщил нам Леонид.
– За что? – спросил, молчавший до сих пор Виктор.
– По пьяной лавочке. Вместе пили. Залили глаза. Что-то не поделили. Били, главное гантелями. Побьют, забудут про него. Пьют. Затем вспомнят про него, снова бьют. Так до смерти и забили. А сами не знают когда. Он на полу лежал, а они на кроватях уснули. Так с покойником и спали до утра.
Чем больше до меня доходил смысл слов, тем сильнее я сознавал то, что произошло, не выдержав, я перебил Леонида:
– Когда они его убили?
– Я же сказал, они сами ничего не помнят.
– Я не об этом. Какого числа?
– Я откуда знаю. Недели две назад вроде. А что?
– А где? Не в общежитии ли?
– Вроде в общежитии, а ты откуда знаешь?
Я замялся с ответом, перед моими глазами возник образ Гущина. Это мог быть только он.
– Откуда ты знаешь? – повторил свой вопрос Леонид. Я смутился, но в темноте никто ничего не заметил.
– Я видел этого мужика, – ответил я.
– Где ты его видел? – насторожился Леонид.
– В общежитии, я в посёлке в тот день был.
– А может быть не тот? – засомневался Леонид.
– На сто процентов не могу гарантировать, мёртвым его не видел, – сказал я и осекся.
Я вспомнил, в какой неестественной позе лежал Гущин. Как растерялся Таялов, открыв в комнату дверь. Славу богу Леонид меня больше не спрашивал.
Все молчали. Может быть, они уже спали. Но я долго не мог уснуть. Известие о драме, невольным свидетелем которой был я с Таяловым, не давало мне покоя. Что теперь будет? Если на суде всплывут разные детали и мелочи, кто и когда был в комнате в тот день.
Ведь мы с Таяловым уходили из комнаты последними, а перед утром первыми видели убитого, но придали этому значения. А может быть, Таялов догадался, только не сказал мне об этом?
Долго меня мучили сомнения, правильно ли мы сделали, не помешав развязке. Может лучше самому пойти в милицию и всё рассказать; ничего не решив для себя, я уснул и спал тяжёлым сном, вздрагивая и просыпаясь…
Утром по палатке застучали первые капли дождя. Затем раздались раскаты грома, которые оглушили нас. Засверкала молния. Рванул ветер. Бешеная лавина дождя опрокинулась на палатку.
Колыма.
(продолжение следует)
