По китайским обычаям и законам, недра земли есть достояние государства. Оно очень неохотно дает частным лицам разрешение на добычу ископаемых богатств; тех же, кто занимается этим делом самовольно, наказывает смертною казнью. Благодаря такому положению вещей, в северо-восточной Маньчжурии, изобилующей минеральными богатствами, совершенно нет горной промышленности.
Летом 1907 г. мне пришлось сделать по горам в районе восточной линии Китайской дороги небольшую геологическую разведку. Ближайшей целью было золото. О маньчжурском золоте ходили легендарные сказания, говорилось всегда о колоссальном богатстве золотых россыпей, о каких-то чудовищных жилах, о самородках. Чтобы проверить справедливость этих сказаний, я решил обследовать долины золотоносных речек Селинхэ и Суйфуна.
Реки эти расположены близ восточной границы Маньчжурии. Из рассказов выяснилось, что, благодаря хунхузам, подобная экспедиция далеко не безопасна и, собственно говоря, без их согласия туда за золотом проникнуть невозможно.
Однажды, когда у меня был Туньян и мы наслаждались тихим прохладным вечером, я повел разговор о золоте и высказал ему свое желание посетить золотоносный места. Туньяну как будто бы не понравилась эта затея, но он не мог отказать мне в просимом содействии. Подумав несколько, Туньян сказал:
Я сделаю все, что могу, но я прошу, чтобы ты дал слово никаких работ там не начинать, не сказавши об этом мне. Если это не будет исполнено, то могут произойти и для меня и для тебя большие неприятности.
Я обещал торжественно, что без одобрения Туньяна не предприму ничего и вполне надеюсь на его ум и расположение ко мне.
Тогда Туньян сказал, что даст мне проводника и с ним я могу быть совершенно покойным.
В назначенный день отъезда пришел ко мне молодой небольшого роста хунхуз с маузеровским карабином, сказав, что [947] он назначен проводником и готов ехать со мной куда угодно хоть сейчас.
Экспедиция наша состояла из проводника-хунхуза, носившего имя Теп-тион-вюнь, или проще Тен, переводчика Занкули, двоих русских рабочих и одного старого золотоискателя-русского, говорившего очень хорошо по-китайски.
Мы благополучно добрались до ст. Селинхэ и рано утром пошли вверх по долине речки того же наименования. За день прошли верст 30 и остановились на ночлег прямо под небом среди дикой, величественной природы, Речка кончилась; выбивались только из-под камней горные кристальные ключи. Обломки скал громоздились в диком ущелье с отвесными почти берегами.
На другой день мы занялись исследованиями коренных горных пород и наносов. Золото попадалось, но разведку вести было очень трудно, благодаря недоступности и непроходимости ущелья.
В течение двух дней мы в этой дикой местности не встретили никого. Ущелье было мертво. В нем не только не видно было зверя, но не было даже птиц, и только глухой шум леса где-то высоко наверху да густой аккорд, испускаемый мириадами оводов, слепней и мух, нарушал мертвое безмолвие долины.
Через день мы перебрались на станцию Сяо-Суйфун и должны были обследовать золотоносный бассейн Суйфуна, известный в науке и отмеченный на геологической карте Анерта. Тен бывал в этих местах и взялся оборудовать перевозочные средства. июльская жара стояла страшная, ночи лунные, и потому мы решили выехать со станции Сяо-Суйфун в горы под вечер и ехать всю ночь, чтобы на рассвете быть уже в золотоносных местах.
Часов в шесть вечера, запасшись провиантом, на двух китайских арбах тронулись мы в путь. Перед нами открывалась широкая долина Суйфуна. Дорожка шла по косогору, по краю бобовых посевов, которыми было занято дно этой долины. Верстах в пяти от станции мы увидели небольшую заимку и группу китайцев. Они работали на маковом поле, собирая сок из подрезанных головок мака. За этой заимкой посевы кончались, по дну долины шел вместо них мелкий кустарник, на склонах стал появляться молодой дубняк. Вдруг долина стала быстро суживаться и круто поворачивать вправо. Пологие, гладкие, зеленые, покрытые густой травой берега ее пересекала за поворотом каменная обнаженная гряда; она как гигантская стена совсем запирала долину; и только сквозь узкую расселину в этой стене пробивались струи Суйфуна, шумя и пенясь, сверля и подтачивая нагроможденные тут глыбы скал и камней. [948]
Ночь совсем опустилась на землю, и из-за гор выкатился полный диск луны. Густые таинственные тени легли на долину, засеребрился освещенный гребень горы. Природа вся замерла, затаила дыхание. Тишина и глубокое безмолвие, торжественное, сильное, великое. Его точно боялся нарушить рокот Суйфуна и монотонный, длинный говор нашего возницы старика-китайца. И Суйфун глухо, сдержанно шумел, и китаец, понизив голос, говорил чуть не шепотом, что-то рассказывая, и все, кроме них, молчало, застыло как-то, боясь нарушить это безмолвие великой ночи, когда так полно, так сильно чувствуешь величие и прелесть могучей природы и чувствуешь, и сознаешь всю свою близость к ней, чувствуешь, что есть жизнь и источник жизни, и она в эту святую ночь вливает в душу новую силу, дает ей покой, забвение и счастье, настоящее, полное, но мимолетное и короткое. А возница все говорил, говорил. Он рассказывал о тех тайнах, которые знает эта долина, он рассказывал о том духе зла, который стережет сокрытое в ней богатство и который никогда не простит дерзкому человеку его безумной смелости и страстного желания проникнуть сюда, к старому Суйфуну, к сокрытым в нем сокровищам. А мы подвигались все дальше и дальше; расселина в каменной гряде кончилась, долина опять стала расширяться. Горы как-то понизились, разбежались, и мы незаметно очутились наверху. И перед нами сверкала серебристая серая даль, сбегающая как-то вниз во все стороны, а там за ней показались совсем далеко, далеко серые и темные, светлые и блестящие формы далеких горных громад.
Темный небесный свод, и опять-таки эта величественная, могучая тишина, эта торжественная ночь охватила меня всей своей мощью, и я перенесся в новый мир, в новую жизнь...
Забыто все мое прошлое, нет будущего, нет тоски, забот, горя, сомнений, тревоги. Есть только великое настоящее, есть полная жизнь этой великой минутой, этим счастьем. Мир Божий, как ты прекрасен! И как редко мы прибегаем к тебе! Как редко мы берем от тебя то, что ты можешь дать...
Арба вдруг остановилась. Тен соскочил и осмотрел свой карабин. На мой вопрос: в чем дело? — он ответил: “Фанза, люди живи!” Я глянул в указанном им направлении и впереди увидел красный огонек. Оттуда потянуло дымком, где-то близко чуялось жилье. Тен, оставив нас, побежал вперед и скрылся скоро в тени густой поросли. Легкий свист пронесся в воздухе, и все затихло. Мы молчали. Свист повторился, и кто-то ему ответил тем же. Послышались голоса. Затем окрик Тена. Возница наш прокричал что-то, и мы двинулись вперед.
Минуты через две наши арбы въехали на утоптанную площадку перед небольшой глинобитной фанзой. Около нее [949] толпилось человек десять китайцев с ружьями. Один из них вел оживленный разговор с Теном. Это был передовой хунхузский пост, прикрывающий вход в золотоносный бассейн одного из ручьев, впадающего в Суйфун. На посту мы не останавливались, а, взяв вооруженного проводника, поехали дальше к главной заставе.
Верст через пять с теми же предосторожностями Тен подвел нас уже к большой фанзе, в которой жило 50 хунхузов. Было уже за полночь, и мы решили здесь остановиться до рассвета, чтобы утром пойти на разведки. Я заранее составил себе план их. Прежде всего необходимо обследовать дно долины. Открыть присутствие золота в русле водостока, в песках, в гальке. Потом подыматься вверх, исследовать все боковые пади, характер горных пород, отложения и т. п.
Но планы мои сразу изменились. Протекция Туньяна и “дипломатические способности” Тена сразу позволили мне проникнуть, минуя все предварительные исследования, в коренное месторождение золота. Рано утром человек 20 хунхузов, взяв с собой, кроме ружей, кожаные ведра, мешка два с провизией, чайники, горные лампочки, пошли гуськом по тропе куда-то в сторону. Мои переводчики, после долгих оживленных разговоров с хунхузами, вдруг передали мне следующее.
Здешний начальник Йу-ден-чин хочет показать то место, где уже идет разработка золота. Он говорит, что не надо трудиться искать золота, он сам покажет, но только мне; остальные же мои спутники, все, кроме Тена, пока я буду в отсутствии, должны быть задержаны здесь в фанзе и никуда не должны выходить.
Если я согласен, то Йу-ден-чин сейчас поведешь меня туда, куда уже пошли его люди. Это они там работают.
Я, конечно, согласился, и мы тотчас же пошли в горы.
Тропинка круто поднималась вверх, перевалила через небольшой водораздел, и мы очутились в неглубокой пади. Склоны ее были покрыты наносными отложениями и растительным слоем. В одном месте большая черная куча отваленной земли указывала на то, что здесь происходит какая-то выработка. Там действительно уже копошились только что вышедшие из фанзы хунхузы. Около отвала на склоне горы зияло небольшое черное отверстие, в которое входили люди и выносили оттуда в кожаных мешках землю. Это был вход в орту, помощью коей шла здесь добыча золота. Темная серая галерея от входа шла вглубь горы сажен на тридцать и в конце давала разветвление в обе стороны. Это были штреки, шедшие по золотоносному слою. В их головах работало при свете тускло горящих лампочек две смены забойщиков. [950]
Я подошел вплотную к голове забоя. Шахтер-хунхуз приподнял лампочку и стал ее подносить к золотым блесткам, вкрапленным в серый, чистый, плотно слежавшийся кварцевый песок. Месторождение было богатейшее, гнездовое. Из 100 пудов породы намывалось золота от 5 до 12 золотников. Правда, золотоносный слой, по рассказам искателей, шел очень неровно, т. е. не ровное было накопление в нем золота, иногда оно совсем пропадало, то затем появлялось снова. Попадались самородки, но небольшие, не более 5 золотников. В общем, хунхузы намывали золота около одного фунта в смену, т. е. около двух фунтов в сутки. Промывка шла на примитивных бутарах и, конечно, в отвалах оставалось еще очень много мелких золотинок.
На этом оригинальном прииске я пробыл целый день до вечера и вернулся с шахтерами, после того, как их место заступила ночная смена. Намываемое золото собирал старшинка и ссыпал в замшевый мешочек. Вечером, придя в фанзу, взвешивалась дневная добыча и сдавалась начальнику заставы, который ссыпал золото тоже в кожаный мешочек и запирал его в сундук. Время от времени, когда набиралось около десяти фунтов золота, его тут же плавили и выливали в плитку. Ставили на ней какое-то клеймо, и затем кем-то плитка эта увозилась.
Куда? Конечно, ответа на этот вопрос я получить не мог. Все было обставлено весьма таинственно. А самый прииск охранялся с оружием в руках сильным отрядом, человек в полтораста, среди которых были и рабочие. Сюда не допускался ни один посторонний человек. Работу вели только хунхузы. Для охраны золотоносного района, к стороне железной дороги, на горах стояло три передовых поста, силою по 10 человек в каждом. Затем главная застава, куда мы прибыли ночью, состояла из 50 хунхузов. Кроме них, еще человек 50 стояло в виде резерва, невдалеке от прииска. В случае какой-либо тревоги на постах, весь резерв должен был немедленно идти туда на выручку.
Южнее, верстах в двадцати по направлению к городу Нингута оперировал еще больший отряд хунхузов, силою не менее двухсот человек, который также, на случай “открытых военных действий” близ прииска, должен был принять участие в этом бою. Конечно, благодаря подобным мерам охраны, хунхузы дерзко, открыто занимались делом, за которое по китайским законам грозила смертная казнь. Но полтораста винтовок и полтораста пудов патронов не шутка, и приисковая работа шла покойно, без помех. Гораздо больше затруднений встречалось в обмене слитков на деньги, т. е. попросту в продаже добытого золота. Нужно было, прежде всего, иметь места сбыта [951] и должна быть организована тайная перевозка золота с прииска туда, к каким-то таинственным скупщикам.
Золото возили по двум направлениям: в Харбин и во Владивосток.
Что с ним делалось во Владивостоке, разузнать мне так и не удалось, а в Харбине ему давали довольно оригинальное применение. Каждый харбинец знает, что такое Фудядянь. Это многолюдное китайское селение, расположенное на китайской территории, рядом с нашей железнодорожной полосой отчуждения. Фудядянь — настоящий китайский город. Власти, учреждения, полиция в нем китайские. Здесь, в какой-нибудь версте от русского Харбина, промышленные предприимчивые китайцы развили целый ряд всевозможных тайных производства. Здесь в Фудядяни буквально царство подделок.
Здесь обширное виноделие. Фабрикуются: вина, коньяк, ликеры, причем главное внимание обращено не на внутреннее качество продукта, а на его внешность. Бурда темно-красного цвета, совсем не похожая на вино, вливается в бутылку и снабжается отлично подделанной этикеткой “удельного ведомства”. По внешнему виду фудядянское вино почти не отличишь от настоящей марки. Невозможные папиросы из какой-то слабо похожей на табак дряни укладываются в коробочки с этикетками Богданова, Кушнарева, точно и изящно скопированными. Здесь чеканятся оловянные двугривенные. Печатаются довольно недурно рублевые, трехрублевые бумажки. Здесь делают из собак колбасы, из всякой падали — консервы. И все это имеет хорошо подделанную внешность, расходится по разным мелким лавочкам Маньчжурии, раскупается обывателями, которые постоянно нарываются за настоящие деньги на фудядянскую дрянь. Здесь находит сбыт и убежище всякая краденая вещь; здесь совершаются и укрываются всевозможные преступления. И Фудядянь, эта болячка Харбина, живет бойко, кишмя кишит китайцами, в ней совершаются всякие легальные и нелегальные сделки, это и биржа, и притон.
Вот сюда-то, в эту Фудядянь, как узнал я потом из другого совсем источника, от лица, бывшего в русском полицейском надзоре Харбина (Заведовавший полицейским надзором ротмистр Усачевский.), идет хунхузское золото и находит себе сбыт. Из него попросту, без всякой примеси лигатуры, чеканятся наши пятирублевки и отлично расходятся повсюду, принимаются даже банком, потому что они настоящие золотые. Чеканка чистая, хорошая, вес и размер соответствующие. И подметить тут фальсификацию трудно, да ее в сущности и нет. Незаконен только самый “монетный двор”. [952]
В конце 1906 года, после долгого выслеживания, был заарестован нашей полицией при содействии китайской один такой станок. Он был сделан прекрасно. Разбирался быстро на главные свои части и мог быть весь разнесен совершенно незаметно под полами и в карманах обыкновенной одежды. Штамп был чистый. Единственный изъян в выпускаемой с такого “двора” монете заключался в том, что обрезы пятирублевок чуть заметно косили, и их трудно было поставить на ребро, они падали, тогда как настоящие, нашей государственной чеканки, золотые становились на ребро легко.
Хотя в 1906 году один такой станок и был конфисковать, но кто же поручится, что в таком вертепе, как Фудядянь, нет еще подобного “монетного двора”? Ведь хунхузы-то на Суйфуне работают, добывают же они золото и возят его в Харбин, а выгоднее чеканки из него монет, пожалуй, трудно что-либо придумать. Хотя здесь покупают приисковое золото, но платят за золотник не более как 3 руб. 50 коп. бумажками. Покупают к тому же по мелочам, больше ювелирные мастерские. Я думаю, что, если пошарить, то не один “монетный двор” найдется в Фудядяни, в этом битком набитом китайцами городе или, как его официально, называют “селении”. И ничего с этим злом тут не поделаешь, потому что на подмогу изобретательным китайцам Харбин еще кишмя кишит всякими отбросами одесского еврейства, которые неизвестно чем занимаются и ходят под общей кличкой “конходники” (Конходи — в переводе на русский язык: работай.).
VI.
Если всем жителям Маньчжурии известны районы, занятые хунхузами, если к тому же без пропусков нельзя ездить безопасно по дорогам в местностях, где они оперируют, то естественно возникает вопрос: зачем же богатые купцы или сановники как бы сами лезут в лапы хунхузов?
На самом деле, конечно, жертвы попадают в плен не так. Они, особенно зная за собой кое-какие грешки, держат себя очень осторожно, и передвижение совершают главным образом по железной дороге, т. е. при условиях сравнительно безопасных. Однако же хунхузы, несмотря на это, захватывают намеченных лиц, применяя тут совсем особый прием, против которого очень трудно уберечься. Они пользуются “удавами”. Они иногда берут жертву чуть не из дома, что называется, с постели. За намеченным купцом или жирным фудутуном неустанно [953] следят хунхузские тайные агенты; им известен каждый шаг поднадзорного субъекта. Около этих агентов живут в полной готовности несколько дюжин ловких китайцев или даже русских — “удавов”, как их здесь называют.
Допустим, что сыщики разузнали и точно определили время, когда какой-нибудь фудутун отправился в гости или в такой-то день должен ночью с вокзала ехать домой. Тогда об этом дается знать приготовленным уже “удавам”. И вот какие-то люди наскакивают на намеченного купца или чиновника, ловко затыкают ему рот, давят горло, выхватывают из экипажа, и жертва бесследно пропадает, Через несколько времени она в лесу. Развязываются веревки, вынимается изо рта “кляп”, и полузадохшийся жирный фудутун начинает приходить в себя. А на другой день под ружейными дулами пишет он письмо, указывая точно потребованную с него сумму выкупа.
Приведу в виде примера один довольно интересный случай, который был в Харбине в 1906 году.
На Китайской Восточной железной дороге работает довольно крупный подрядчик Тиен-лиен-шин, его на русский лад называют “Зеленшин”. Он, помимо официальных отношений к дороге, пользуется еще большой вхожестью к главным тузам, вплоть до самого управляющего включительно. Случалось не раз, что к Зеленшину приезжал курьер или конторщик и звал немедленно к “начальнику” по экстренной надобности. Зеленшин дело свое тонко понимает и немедленно же едет к начальству.
Этим обстоятельством воспользовались чины “охранного хунхузского отделения”.
Зеленшин живет на отлете около Старого Харбина. Однажды, сумерки уже сгущались, наступала ночь, как к дому Зеленшина подъехала парная извозчичья коляска. Из нее вышел какой-то русский статский, прилично одетый. Спросил, дома ли Зеленшин. И на утвердительный ответ прошел к нему. Поздоровавшись с Зеленшином, неизвестный человек этот сказал, что его требуешь к себе немедленно начальник одной из служб. Зеленшин засуетился, приказал запрягать лошадей. Но неизвестный предложил ему ехать скорее на извозчике, который ждет у ворот, говоря, что назад Зеленшина проводит курьер. Надобность была экстренная, и Зеленшин поехал на извозчике. Затем все куда-то пропали — и извозчик, и сам Зеленшин, и таинственный неизвестный. А немного спустя, компаньон Зеленшина (у каждого китайского “купезы” есть компаньон) получил от него слезное послание с требованием 20 тысяч выкупа. Разговаривать тут не приходится: или деньги, или жизнь. Компаньон, раскошелившись, конечно, доставил в назначенное место 20 тысяч рублей и вместо них получил оборванного, изможденного, полуживого от страха Зеленшина. [954]
Это была чистая работа “удавов”.
Прошлый год, после наделавший много шума и нагнавшей смертельный ужас на мирное население карательной экспедиции генерала Джана, в газетах и в обществе высказывалось предположение, что хунхузы, равно как и мирные обыватели в конец терроризованы.
С любопытством ждал я начала лета этого года. И что же! — “жив курилка”. Опять появились на тех же местах эти лесные волки. Но теперь уже они и на нас, подданных Российской короны, стали как-то по-волчьи посматривать.
В прежние годы было правило, что первыми никого они из русских не трогают; конечно, разумею мирных обывателей, с которыми у хунхузов нет острых точек соприкосновения. Но в этом году подобное правило вдруг нарушилось самым неожиданным образом. На одной из лесных веток местного миллионера Скидельского захвачен в первых числах мая среди белого дня один из его крупных служащих, по фамилии Горелик. Захвачен и куда-то уведен. По обычаю, на днях должно от него прийти письмо, которого родные Горелика и сам Скидельский ожидают с понятным нетерпением. Этой выходкой хунхузы как бы намеренно объявляют, что они живы и сильны по-прежнему и делают вызов не только китайской власти, но и нам, русским.
В. Н. Рудокопов
